— Не могу тебе пока сказать. Мне необходимы дополнительные улики против этого человека, за этим я и пришла к тебе.
— Вы все врете! — она с силой швырнула тапки в угол. — Вы ведь меня подозреваете, я знаю!
— Эмоции в данном случае будут тебе только вредить, — невозмутимо заметила я. — Двадцать четвертого вечером у вас с Леонидом была запланирована встреча?
Стиснув зубы, Фречинская снова замолчала на какое-то время, затем нехотя произнесла:
— В восемь он должен был заехать за мной на машине. У моего брата была годовщина свадьбы, мы хотели отметить это событие вчетвером в ресторане…
— Он не заехал?
— Нет. Я ждала его до половины девятого. Он часто задерживался, правда, всегда звонил в таких случаях. Потом поехала к нему домой. Он открыл мне дверь и, не предложив войти, сказал, что сегодня праздновать не сможет, у него появились неотложные дела. Был он каким-то раздраженным и мрачным, я его никогда таким не видела. У порога я заметила женские туфли и поняла, что он не один. Меня терзали мрачные предчувствия, я боялась, вдруг у него появилась другая женщина…
Эта неспокойная девочка совершенно не умела скрывать своих эмоций — все как на ладони.
— Ты вернулась домой?
Лариса покачала головой.
— Я вышла на улицу и стала дожидаться. Во что бы то ни стало я должна была увидеть эту женщину.
— Тебе не пришло в голову, что во время любовного свидания человек, как правило, не бывает раздраженным и мрачным?
Фречинская тяжело вздохнула. Она увлеклась беседой, и черты ее лица постепенно разглаживались.
— Об этом я подумала только потом, когда его не стало. А в тот момент я была ослеплена ревностью, и мое негодование углублялось тем, что он от меня что-то скрывал.
Я изучающе смотрела на Фречинскую — образованна, умна. Она совсем не производила впечатления ветреной и расчетливой особы, какой ее нарисовала Коврина.
— Что было дальше?
— Минут через пятнадцать женщина именно в этих туфлях вышла из подъезда. Я поняла — это не то, о чем я подумала, и успокоилась.
— Ты подумала, что эта женщина — мать Коврина?
Девушка отрицательно покачала головой:
— Мать Коврина я видела один раз. Нет, это была не она.
— Опиши ее подробнее.
Лариса откинулась на спинку дивана и потерла виски ладонями.
— На вид ей было лет пятьдесят пять — шестьдесят. Невысокого роста, средней плотности. Серый плащ, черные туфли. Коротко стриженные жидкие седые волосы. Черты лица совершенно не запоминающиеся. Бесцветные какие-то.
— Может, у нее имелись особые приметы? Родинка, шрам…
— Нет, ничего такого я не заметила. Единственное помню: я сразу подумала — этой женщине многое пришлось пережить. Было что-то в ее лице… Отрешенность какая-то. Такого человека уже ничем нельзя удивить в этой жизни.
— Значит, раньше ты ее не видела?
— Нет, никогда.
— А она тебя заметила?
— Думаю, нет. Я стояла недалеко от подъезда, за деревьями. Она прошла мимо, не оглядываясь по сторонам.
— Леонид вышел вслед за ней?
— Да, буквально через пять минут. Сначала я как следует отругала себя за то, что подозревала Леню. Затем подошла к лифту, чтобы вернуться в квартиру Леонида и до конца выяснить, в чем причина такого его поведения. Пока ждала лифт, Леонид уже спустился по лестнице. Увидел меня и сказал, что ему срочно нужны деньги и сейчас ему необходимо их раздобыть.
— Где он собирался взять деньги, не сказал?
— Нет. Просто добавил, что, мол, все в порядке, не волнуйся. Даже пытался улыбнуться. Правда, неубедительно получилось. Я чувствовала — что-то произошло. Леня поцеловал меня, сказал, что позвонит завтра и…
Рыдания, нахлынувшие на девушку, не дали ей закончить. Следующие пять минут были потрачены на всплеск эмоций по максимуму, но безжалостная Таня Иванова еще не все выяснила. Раскрытие правды требовало жертвы. В данный момент этой жертвой оказалась Лариса Фречинская.
И как только она чуть-чуть успокоилась, я продолжила расспросы.
— После разговора с Ковриным ты поехала домой?
— Да.
— У Коврина были проблемы с деньгами?
Лариса утерлась платком.
— Вообще-то нет. Впрочем, я не знаю, какая сумма была ему нужна. Знаю только, что со дня на день он должен был отселить очередного алкаша и продать его квартиру. Но, по-моему, у него что-то не клеилось.
Я замерла, как гончая, напавшая на след зверя.
— Что именно?
— Двадцать третьего, вечером, мы с Леней подъехали к дому по улице Рахова. Леня сказал: «Сейчас мы подождем Егора — он решает вопрос с владельцем о переселении, потом вместе поедем ко мне домой». Минут через двадцать появился Егор, очень злой и нервный. Сказал, что алкаш отказывается подписывать бумаги. Леня оборвал его, сказав, что подробнее поговорят дома. Когда мы приехали, Леня попросил меня приготовить на кухне ужин. Сами они закрылись в комнате и разговаривали на повышенных тонах. Я слышала несколько фраз, прозвучавших особенно громко. Егор доказывал, что алкаша нужно убрать с дороги, а Леня очень жестко ему возразил, сказал, что будет действовать только в рамках закона, и добавил: «Будем работать с другими клиентами, а если ты тронешь хоть пальцем этого пропойцу, я буду первым, кто сдаст тебя ментам».
Быстро встав, Лариса схватила со стола пачку жевательной резинки.
— Пытаюсь бросить курить, — пояснила она, — но пока плохо получается.
Положив пластинку в рот, Фречинская продолжала:
— В общем, в тот день они сильно разругались. Егор ушел, хлопнув дверью. Леня долго не мог прийти в себя. Я задавала ему вопросы, но он ничего не захотел объяснять, только раздраженно бросил фразу: «Не зря говорят, что рано или поздно свинья возвратится к своему корыту». Я думаю, он имел в виду прошлое Егора: тот ведь сидел в тюрьме.
— Номер того дома по улице Рахова ты запомнила?
— Нет. — Лариса жевала с такой страстью, что челюсти у нее ходили ходуном. — Номера дома не знаю, но помню его местонахождение и то, что подъезд был последним.
Ход моих мыслей принял новое направление.
— Скажи, овчарка Коврина признавала кого-нибудь, кроме хозяина?
Девушку слегка удивил мой вопрос, и она широко распахнула свои выразительные зеленые глаза.
— Эту собаку Лене подарил Егор, который семь месяцев воспитывал щенка, но потом квартирная хозяйка настояла на том, чтобы он убрал пса из квартиры. Егор, с согласия Лени, конечно, отдал ему собаку. Поэтому, кроме них двоих, Калигула никому не подчинялся и бросался на всякого входящего.