Дав усадил ее в уголке, сам сел так, чтобы находиться между ней и сквернословящей пьяной оравой завсегдатаев.
Никто, судя по всему, не спал в «Псе и утке». Пиликали скрипки, стараясь перекрыть гомон, пение и смех, сливаясь в хриплую какофонию под потолочными балками. Дым стоял столбом.
Молоденькая брюнетка, разряженная в красный шелк и довольно стройная, хотя груди ее выпирали из корсета так, что походили на две груши, выложенные на тарелку, поставила перед ними три кружки и усмехнулась Даву.
– Ну что, красавец, – проронила брюнетка. – Надумал-таки заплатить шиллинг нежной Нэнси?
Вторая девушка, появившаяся из-за спины Нэнси, весело захохотала. Такая же темноволосая и темноглазая, она несла в руках поднос, нагруженный нарезанной говядиной и ломтями хлеба, который и поставила перед Сильвией.
– Отстань от него, Нэнс! Дав в жизни не платил за это, так станет он сейчас начинать, да еще из-за худобы костлявой вроде тебя?
Дав засмеялся и, поднявшись, бросил шиллинг на стол.
– Возьми, Нэнси, и юбки тебе задирать не придется. Нэнси ухмыльнулась во весь рот и полезла к Даву с поцелуями.
Вторая монета со звоном упала на стол.
– А вот для тебя, Бесс, если согласишься посидеть здесь, охраняя моего молодого друга от твоей слишком уж темпераментной сестрицы. Мистер Уайт не привычен к обществу девушек вроде вас. Он девственник.
– Ни о чем не беспокойтесь, – ухмыльнулась Бесс, усаживаясь за стол напротив Сильвии. – Я присмотрю за пареньком, хотя если вы собираетесь отсутствовать более часа, то, вернувшись, можете застать своего паренька уже и не девственником.
Дав отломил ломоть хлеба, положил на него кусок говядины и подхватил две кружки другой рукой. Затем подмигнул Сильвии и исчез вместе с Нэнси, вертевшейся возле него вьюном.
– Что ж, – весело блеснула глазами Бесс, – Нэнси таки не получит того, чего добивается. А Дав получит.
Горячий ароматный хлеб и сочная говядина таяли во рту. Никогда в жизни Сильвия так остро не ощущала голода. . – А чего добивается Нэнси?
– Как чего? Она же шлюха, дурачок, хотя Дава бы обслужила даром, если б он на нее польстился.
Сильвия откинулась назад, небрежно, как мальчишка, хотя сердце ее колотилось отчаянно.
– А чего добивается Дав?
– Да уж не благосклонности девицы. Господь создал не так-то много мужчин, подобных ему, но нескольких все-таки создал, и Дав из них лучший. Но ни одной здешней девушке не поймать его, даже на одну ночь. Это все знают, в том числе и уличные шлюхи.
– Хотя он любит женщин. – Сильвия залпом допила эль.
– О да, но только он редкая птица: он однолюб. В один прекрасный день он отдаст свое сердце навсегда, да только не потаскушке вроде Нэнси. Очень скоро он встретит женщину, которая суждена ему самой судьбой. И тогда Дав падет, как вода в водопад, и пропадет.
– То есть как пропадет? Бесс положила руки на стол.
– Такая судьба написана у него на ладони, дурачок. Любовь и смерть сидят рядышком. Его невестой станет девственница, охотница, но когда он найдет свою настоящую любовь, он умрет.
Хлеб встал у нее поперек горла.
– Но откуда ты знаешь?
– Однажды глянула потихоньку на его ладонь, когда Дав не обращал на меня внимания. Знак Дианы написан ясно, он охватывает его большой палец как браслет. Его сердце предназначено для незапятнанной, белорукой и белоногой леди Луны, но, когда он отдаст свое сердце, рок настигнет его. – Бесс пожала плечами. Глаза ее потемнели. – Судьба его предрешена давным-давно, как и твоя. Как и моя.
Конечно, она не верила глупым суевериям, однако по ее спине побежали мурашки.
– Так что же он тогда получит от Нэнси?
– Разговор, – ответила Бесс. – И возможность переговорить с моим кузеном.
– Твоим кузеном?
Хорошенькая девушка в пудреном парике и голубых лентах подошла к ним и, улыбаясь, наполнила их кружки.
– И не думай даже, Сью, – предупредила Бесс. – Мальчик занят.
Девушка в парике надулась и ушла.
– Так что за кузен? – напомнила Сильвия, отхлебывая из кружки.
– Таннер Бринк, – ответила Бесс. – Мы все здесь – одна семья. Даже Дав.
Цыган сидел в задней комнате, тихонько потягивая выпивку с явным намерением упиться до бессознательного состояния. Дав пинком вышиб табуретку, на которой лежали обутые в сапоги ноги цыгана, схватил негодяя за шиворот и опустил сосульку, прихваченную с улицы, ему за ворот.
Таннер Бринк подпрыгнул на своей скамье, открыл оба глаза, закрыл их снова и засмеялся, но, впрочем, предложенную Давом кружку принял и сразу отхлебнул добрый глоток.
– Так ты водил ее в печатню? – заговорил цыган. – Хо-хо! А и храбрый же ты парень, мистер Давенби.
Дав зацепил ногой стул, подтянул к себе и уселся.
– Я решил, что лучше уж я сам покажу ей то, что нужно, чем дожидаться, пока ты не откроешь ей все.
Зубы Таннера сверкнули в улыбке.
– Так вы думаете, что я предал вас, потому как отвез ее к Сент-Джонсу?
– Предал или нет, не знаю, но как информатор, сэр, вы совершенно бесполезны. Ты собирался везти ее туда, негодяй?
Цыган только плечами передернул.
– А отчего бы и нет? Там нет ничего такого, если не знать наверное, где искать. Герцог – ваш враг, но он отнюдь не ханжа. Что вы хотите узнать сегодня?
– На кого ты работаешь на самом деле.
Таннер Бринк приоткрыл один глаз, и минутное его колебание сказало Даву все, что он желал знать.
– Я работаю только на себя, да еще на вас, когда в настроении.
Дав отпил изрядный глоток эля, закусил хлебом с говядиной.
– Вот как раз твоя работа «на себя» меня и беспокоит и беспокоила всякий раз, когда ты врывался в мою жизнь или так же неожиданно исчезал.
Цыган усмехнулся.
– Твоя проблема, мальчик мой, в том, что ты веришь, будто все сделанное нами имеет какое-то значение. А оно не имеет значения. Наши судьбы предопределены задолго до нашего рождения.
– Твоя судьба, может, и предопределена, а моя нет.
– Позволь взглянуть на твою ладонь, и я скажу тебе. Шесть пенсов за твое будущее.
– Мое будущее стоит подороже шестипенсовика, мистер Бринк. Я ценю свое будущее не ниже, чем герцог Ившир свое.
– Так, значит, вы все же не знаете точно, на кого я работаю, так?
Дав засмеялся, осушил свою кружку и заказал новую для цыгана.
– Да нет, я знаю точно. Черт меня, видно, попутал, что я решил связаться с цыганом!
– Ну зачем же так? Ведь мы с вами придерживаемся одинаковых убеждений, – заметил Таннер.