Любовь и чума - читать онлайн книгу. Автор: Мануэль Гонзалес cтр.№ 62

— Я обязан удержать вас от излишней поспешности и необдуманных поступков. К чему ломать ворота, когда я могу заставить отпереть их другим способом?

Молипиери спрашивал себя: не лишился ли старик рассудка от тщеславия и гордости, когда Бартоломео добавил:

— Несите лучше дрова и хворост и сложите костер возле дворца, вровень с наружными галереями.

Затем, спрыгнув на землю, купец подошел к воротам и воскликнул громким голосом:

— Азан Иоаннис, если ты не хочешь, чтобы выкурили тебя, как лисицу из норы, то выходи к нам, пока не загорелись еще стены. Иначе не будет пощады ни тебе, ни твоим стрелкам.

Испуганный таким странным предложением, Орио сошел торопливо во внутренний двор и завернул в крытый ход, но не успел он пройти и полпути, как увидел, что стрелки спешат отпереть ворота но приказу далмата. Молодой патриций бросился на Азана.

— Изменник! — воскликнул он, сверкая мечом. — Ты хочешь выдать дожа и сенаторов?

Иоаннис разразился громким смехом и стал в оборонительную позу.

— Почему же ваш дож легковернее ребенка? — сказал он цинично.

— Негодяй, я убью тебя, как собаку! — загремел взбешенный Орио. — Тебе не придется воспользоваться плодами своей измены!

— О, вы уж чересчур заносчивы, — ответил дерзко Азан. — Это просто несносно… Эй, стрелки, избавьте меня от этого противного хвастуна! Расправьтесь с ним поделикатнее, и я предоставлю в ваше распоряжение все, что есть на нем и при нем.

На крик далмата из толпы выступили два человека и подбежали к патрицию. Последний приготовился защищаться, но незнакомцы схватили его и в одно мгновение обезоружили.

Тщетно пытаясь отбиться от этих людей, молодой человек узнал в них Заккариаса и Кризанхира, и сердце его облилось кровью при мысли, что Бартоломео ди Понте стал покорным орудием восточного цезаря.

— Бартоломео! — закричал он с негодованием. — Ты заключил торг с врагом своей родины… Ты подлый предатель! Добрые люди, — продолжал он, обращаясь к народу, — выслушайте меня! Я ведь тоже дитя лагун и не желаю зла ни вам, ни Венеции! Поверьте же мне, если я скажу, что ваши начальники и ораторы обманывают вас и дают вам в руки нож, который должен погубить Венецию… Берегитесь, друзья! Я узнал обезоруживших меня и не сомневаюсь, что они хотят довести вас до неминуемой катастрофы.

— Заткните рот этому болтуну! — приказал Бартоломео, которому было не по себе.

— Но выслушайте же меня! — кричал с отчаянием Молипиери. — На меня наложили руки не венецианцы, а греки… Сказать ли вам, кто осмелился обезоружить одного из членов Совета сорока? Вы называете меня лжецом… Называйте как хотите, но только знайте, что его зовут…

Но патрицию не дали произнести ужасное имя: Иоаннис накинул на шею Орио шелковый аркан и затянул его.

Лицо патриция посинело и, замахав руками в воздухе, он тяжело повалился на землю.

— Собаке — собачья смерть! — заметил спокойно далмат, глядя с видом победителя на свою жертву. — Ну, товарищи, — продолжал он, обращаясь к толпе, — теперь город в нашей власти! Идем к дожу и повесим его на одном из окон дворца!

Азан был совершенно доволен в эту минуту. Он достиг, наконец, цели, указанной ему ненавистью и честолюбием вырвавшегося на волю раба. Ему удалось подчинить своим желаниям бывшего господина. Он вынудил прекрасную Джиованну дать согласие на брак с ним, а теперь он мог распоряжаться даже жизнью дожа и сенаторов. Ничто не могло остановить далмата на избранном пути, и он был твердо уверен, что никто не помешает ему погубить ненавистного ему Виталя Микели. На его лице промелькнула самодовольная улыбка, когда он увидел, что Доминико растерялся, узнав в нем бывшего сборщика податей, которого считал самым преданным слугой сената.

Вдруг на площади произошло необычайное движение, и толпа расступилась перед кем-то с выражением живейшего горя и участия. Азан, удивленный, что никто не следует за ним во двор дворца, оглянулся и страшно побледнел, узнав в незнакомце брата несчастной Беатриче, появление которого произвело на народ такое сильное впечатление.

Рыбак, выделявшийся изо всей толпы своим огромным ростом, шел неровной походкой: то чрезвычайно медленно, то быстро, то шатался, как пьяный, бросая вокруг себя дикие, бессмысленные взгляды. Внезапно он остановился и расхохотался тихим и безумным смехом.

— Где же дож? Друзья мои, скажите мне, где находится дож? — спросил Орселли.

Но, не дождавшись ответа, он закричал, прижимая к груди окровавленный нож.

— Бог гнева, где ты?.. Что же ты не отвечаешь мне, бог мести?.. Где тот человек, который убил ребенка?.. Верите ли вы, что можно убить ребенка, у которого сияет в глазах небо, а в сердце обитает кротость?..

Он судорожно зарыдал. Через несколько минут рыбак гордо поднял голову и проговорил:

— Народ страдает. Беатриче принадлежала к народу: она страдала, и Бог взял ее к себе. Но мой ангел-хранитель пришел ко мне во сне и сказал: «Радуйся, Орселли: твоя сестра воскреснет!»… Я верю ему, верю, верю! — твердил несчастный, оживляясь понемногу. — Он не обманул меня… Кто скажет обратное? Кто захочет убедить меня, что ангел говорил неправду, что моя сестра умерла навеки, и я не увижу ее больше?

При этих словах он окинул окружающих таким страшным взглядом, что все отскочили от него с ужасом.

В это время неподалеку показались Панкрацио и Корпозеко, несшие носилки, на которых лежало тело хорошенькой птичницы, завернутое в красную шерстяную материю. Бледное личико Беатриче не сохранило следов предсмертной агонии. На нем застыла улыбка, и казалось, что девушка спала и видела прекрасный сон, от которого вот-вот очнется, чтобы рассказать его присутствующим. Нищие, на которых Орселли возложил обязанность стеречь тело сестры, были тоже, несмотря на свою грубую натуру, поражены этим величием смерти и сочувствовали от души отчаянию гондольера. Последним овладела всецело мысль, что он должен отомстить дожу за смерть Беатриче, и он повторял шепотом:

— Где же убийца? Где он?

Но когда Орселли приблизился к дворцу и увидел перед собой Азана, глаза его сверкнули зловещим огнем, и он остановился. Далмат побледнел. От ужаса он хотел бежать, но перед ним была только одна дорога — во внутренний двор дворца, где находились сенаторы, которым он изменил. Торжествующая улыбка его сменилась выражением крайнего отчаяния, когда он убедился в невозможности спастись от страшного врага.

Орселли между тем наклонился над носилками, всматриваясь в спокойное лицо своей любимицы. Затем он протянул руку к далмату и спросил его с недоверием в голосе:

— Ты ли это требовал на рынке Фреззариа подать с бедной птичницы?.. Где же твои сбиры?

Азан не отвечал.

— Ты ли это охотишься так хорошо с соколами? Где же твои соколы? — продолжал гондольер тихим и мягким голосом.

Но Азан не отвечал. Он стоял неподвижно на прежнем месте, опустив голову.