Правила крови - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Вайн cтр.№ 100

Почему он не указал название деревни? Возможно, потому, что Феттер должен был его знать. Возможно, Феттер предполагал, что Генри туда поедет. Не знаю, но глядя на письмо, я понимаю то, что не понимал раньше. После слов «солнечный свет и сухой воздух делают ее благоприятным для здоровья местом» идет следующая фраза: «За исключением, по мнению В. и Г., как вам известно, одного аспекта». Когда я впервые прочел ее, то подумал, что под В. может подразумеваться доктор Виккерсли. Теперь я вижу, что В. и Г. — это Виели и Грандидье, врачи, впервые задокументировавшие случаи гемофилии в этом регионе.

Я чувствую легкое разочарование. Но на что я надеялся? Полагаю, на нечто драматическое. Естественно, Генри, будучи специалистом в этой области, не мог не читать Виели и Грандидье, а также Хесли, ведь их работы были изданы в 1855 году. Тут нет никакой загадки, разве что загадочной остается скрытность Генри, который заменил фамилии инициалами и не указал точного адреса. Но скрытность характерна для него, тут нет ничего необычного. Наоборот, было бы странно, если бы мой прадед не посетил Тенну, учитывая значение деревни для области знания, которой он занимался, а также тот факт, что он много раз бывал в Швейцарии.

Меня больше интересует другой вопрос: почему Генри не отправился туда раньше? Почему ждал до 1882 года? А может, и не ждал. Может, это было повторное посещение Граубюндена. Не исключено, что он приезжал сюда в 1870-х, но просто не упоминал название деревни в письмах к матери, женщине, которая ничего не знала о гемофилии и была далека от этих проблем. Или он побывал там еще во время учебы в Венском университете. Генри об этом не пишет, но он мог совершить путешествие на юго-восток Швейцарии вместе со своим приятелем, знавшим ретороманский язык. Тот факт, что об этом не упоминается в письмах домой, легко объяснить. Сын, находившийся на содержании у отца, скрывал от родителей, что не все полученные деньги тратятся на учебу. Чем больше я размышляю, тем менее вероятным мне кажется, что Генри не удосужился посетить такое важное для него место.

Почта приходит очень поздно, но с лихвой компенсирует опоздание. Это письмо, которое я меньше всего ожидал, — от моей троюродной сестры Кэролайн. Написанное от руки. В нем номер телефона, подпись «Кэролайн», но ни намека на то, сохранила ли она фамилию Агню, замужем ли она, есть ли у нее дети. Неясно также, что сказала ей Дженнифер, хотя Кэролайн знает, что я пишу биографию прадеда. В ее стиле есть какая-то резкость и грубость, что-то неприятное. Например, Дженнифер рассказала о нашем с Люси ленче, и Кэролайн ясно дает понять, что ей этого не нужно. Она ненавидит «такие вещи». Кэролайн не знает, пригодятся ли мне ее сведения о семье, но готова мне все рассказать, только хочет приехать ко мне домой — или чтобы я приехал к ней. Она живет в Рединге, это всего полчаса на поезде. И не нужно думать, что она желает познакомиться с другими родственниками, только мы вдвоем, пожалуйста.

Мне совсем не хочется в Рединг, но я отправлюсь туда, если не будет другого выхода. Перечитывая письмо, я чувствую, что пригласить ее на ленч, или ужин, или даже на чашку чая было бы ошибкой. С некоторым трепетом я беру телефонную трубку и жду включения автоответчика, поскольку безо всяких на то оснований предположил, что Кэролайн не замужем, живет одна и работает на полную ставку. И удивляюсь, когда она отвечает.

Голос у нее низкий и довольно грубый. Наверное, я сноб, хотя и пытаюсь с этим бороться, — но мне режет слух ее «эстуарный английский» [64] . Ее речь совсем не такая, как у членов моей семьи. Я изо всех сил стараюсь не замечать ее выговора — это просто неприлично для человека, едва не вступившего в лейбористскую партию.

— Я приеду и встречусь с вами, если хотите, — говорит Кэролайн. — В четверг, около трех?

Выбора мне не оставляют, и я понимаю, что если не соглашусь, то услышу в ответ: как хотите, вам решать. Этот четверг последний в мае и последний перед весенними каникулами Парламента, хотя мне теперь все равно. Я говорю, что это было бы замечательно, и спрашиваю, как она будет добираться до Лондона.

— У меня нет машины, — отвечает Кэролайн. — Я приеду на поезде на вокзал Паддингтон.

Почему мне кажется, что такси ей не по карману? Я объясняю, что нужно доехать до Бейкер-стрит по линии Ватерлоо, пересесть на Юбилейную линию и выйти на Сент-Джонс-Вуд, добавляю, что очень ей благодарен, что с нетерпением жду встречи. Не знаю почему, но я ждал большего. Ждал, что она расскажет, зачем «приезжает в город» именно в этот четверг. Однако Кэролайн ограничивается кратким: «Тогда договорились» — и вешает трубку.

Словарь Фаулера рекомендует не использовать слово «интриговать» в значении «озадачивать, удивлять, заинтересовывать», а выбирать один из этих синонимов, но все они мне не подходят. Моя троюродная сестра Кэролайн меня заинтриговала. Мне хочется узнать, что она за человек. Замужем ли она? Была ли когда-нибудь? Ее мать давно умерла, но где ее отец? Конечно, я могу и не получить ответов на все эти вопросы.

Я звоню в офис главного организатора правительственной фракции в Парламенте и сообщаю секретарю, ведающему его расписанием, что из всех предложенных мне дат предпочитаю вторник, 6 июня. Я тщательно выбирал этот день. Единственный из списка после того, как Джуд будет знать, прижились ли имплантированные эмбрионы. К тому времени я буду знать. Если произойдет почти невероятное и парламентский организатор предложит мне какую-то работу — не могу представить, какую, но явно оплачиваемую, — у меня будет больше оснований, чтобы принять или отвергнуть предложение. Если нам придется выложить еще 2500 фунтов, я соглашусь. А потом я делаю то, что поклялся никогда не делать. Начинаю думать, на сколько попыток хватит Джуд. Пять? Десять? Двадцать? Для двадцати понадобится пятьдесят тысяч фунтов. Но я должен остановиться, от этих мыслей никакого проку…

* * *

Кэролайн Агню оказалась высокой и крупной женщиной, весом не меньше пятнадцати стоунов; выглядит она на все свои сорок семь лет, и даже старше. У нее серо-стальные волосы, коротко постриженные, но не по моде, а так, словно сбоку и сзади их обрезал какой-то очень консервативный парикмахер. Естественно, никакого макияжа — ни намека на женственность. Серые фланелевые брюки, джемпер, хлопковая курточка и ботинки в стиле «Док Мартенс».

Я жду, что предложенный чай будет отвергнут, но Кэролайн соглашается — без молока и без сахара, но с печеньем с шоколадной крошкой. Она не интересуется, как я поживаю, ничего у меня не спрашивает, а делает глоток из чашки, оглядывается и говорит, что это, наверное, «дом старика».

— Нет, но здесь выросли ваша бабушка и мой дедушка. В двадцатых годах прежний дом продали и вместо него купили этот.

Кэролайн не спрашивает, а утверждает.

— Вы живете один в этом шикарном доме.

— Я женат. Мой сын учится в университете.

Она кивает с видимым равнодушием. Я спрашиваю ее о Кларе.