Слабость Виктории Бергман. Часть 2. Голодное пламя - читать онлайн книгу. Автор: Эрик Аксл Сунд cтр.№ 47

София включила диктофон и заговорила:

– Что со мной не так?

Почему я не могу чувствовать нежность к животным, как другие люди?

В детстве я много раз пыталась.

Сначала были обычные палочники, потому что с ними проще, чем с аквариумными рыбками, к тому же они хорошо подходили – у него ведь была ужасная аллергия на Эсмеральду, которая уехала к кому-то, у кого нет аллергии на кошек. Потом была попытка приобрести что-нибудь на лето; явился крольчонок, который умер в машине, потому что никто не сообразил, что даже простому кролику нужна вода; а потом они одолжили козу, у которой все лето была мнимая беременность, и единственное, что запомнилось о ней, – это черные катышки помета, которые везде валялись и липли к ногам. А потом была курица, которую никто не любил, а потом – соседская лошадь, незадолго до кролика – верного, счастливого, послушного и теплого, о котором надо было заботиться в любую погоду и кормить перед школой, и кролика порвала овчарка соседа (у которого лошадь) – конечно, сначала она была незлая, но все, кого бьют, под конец становятся злыми и кидаются на тех, кто слабее…

На этот раз ей не надоел ее собственный голос. Она знала, кто она.

Она стояла у окна, поглядывала сквозь опущенные жалюзи на то, что происходит снаружи, и не мешала мозгу работать.

– Кролик не мог убежать, потому что везде, где он обычно прятался, лежал снег, и собака перекусила ему шею так же, как до этого перекусила палец трехлетке, хотевшей угостить ее мороженым. Собака ненавидела все, и мороженое тоже, и потому схватила ребенка прямо за лицо, а никто и не испугался особо – просто зашили поаккуратнее. Так что оставалось надеяться на лучшее. Потом опять была лошадь, и школа верховой езды, и пони, и сердечко в дневнике, которое означало какого-нибудь мальчика постарше – хотелось бы, чтобы он обожал тебя или хотя бы взглянул на тебя, когда ты идешь по коридору с новенькой грудью и в самых узких штанах. Можно было глубоко затянуться не закашлявшись и не сблевав, как бывает, когда примешь валиум и переберешь спиртного, а потом сдуру припрешься домой и упадешь в прихожей, и бабушке придется хлопотать над тобой, и хочется просто забраться к ней на колени и стать маленькой – какой ты, собственно, и являешься, – чувствовать ее объятия и запах выкуренных украдкой сигарет, потому что бабушка тоже боялась его и пряталась со своими сигаретами…

Она выключила диктофон, ушла в кухню, села у стола.

Отмотала назад и вынула кассету. Изрядное количество воспоминаний теперь стояло аккуратным рядком на полке в кабинете.

Легкие, почти беззвучные, крадущиеся шаги Гао. Скрипнула дверь позади книжных полок и гостиной.

Она поднялась и пошла к нему, в тайную, мягкую, безопасную комнату, принадлежавшую только им.

Он рисовал, сидя на полу. Она опустилась на кровать, вставила в диктофон пустую кассету.

Комната – это шалаш, убежище, где она может быть собой.

Слова рекой изливались из уст Кеннета фон Квиста, когда он повествовал о своем участии в сложнейшем допросе Пео Сильверберга. Жанетт заметила, что он не сверяется с собственными записями. Все подробности были у фон Квиста в голове, и у Жанетт создалось впечатление, что он скороговоркой выпаливает заученную наизусть историю.

Был полдень. Они сидели в офисе прокурора, откуда открывался вид на озеро Клара, где несколько гребцов на каноэ боролись с непогодой, тыкались туда-сюда в узком канале. «Как можно в такой ветер болтаться в этих скорлупках?» – подумала Жанетт, ожидая, когда фон Квист продолжит.

Прокурор прищурился, критически изучая ее, словно пытался угадать, зачем она явилась.

Откинулся на спинку стула, самоуверенно сцепил руки на затылке и продолжил:

– Насколько я помню, в первой половине дня позвонили из копенгагенской полиции. Хотели, чтобы я в качестве прокурора принял участие в беседе с Сильвербергом. Допрос проводил бывший шеф управления Герт Берглинд. С Пером-Улой Сильвербергом был его адвокат, Вигго Дюрер.

– Значит, на допросе присутствовали только вы вчетвером?

Фон Квист утвердительно кивнул и глубоко вздохнул:

– Да. Мы говорили пару часов, он отрицал все обвинения. Стоял на том, что у его приемной дочери всегда была живая фантазия. Девочке ведь пришлось нелегко. Помню, как он говорил: биологическая мать предала ее сразу после рождения, и девочку отправили в приемную семью, к Сильвербергам. Я отчетливо помню, как он был огорчен и глубоко оскорблен тем, что его выставили в таком вот свете.

Когда Жанетт спросила, как ему удается так хорошо помнить такое количество подробностей столь давнего дела, фон Квист со смехом ответил, что у него блестящая память и быстрый ум.

– Была ли причина верить ему? – сделала попытку Жанетт. – Пер-Ула с женой покинули Данию, как только его выпустили из тюрьмы. По мне – похоже, им было что скрывать.

Прокурор тяжело вздохнул.

– Мы ведь полагались на то, что его слова – правда.

Жанетт обескураженно покачала головой:

– Хотя его дочь утверждала, что он делал с ней много всякого такого? Мне абсолютно непонятно, почему его освободили с такой легкостью.

– А мне понятно. – Глаза прокурора за стеклами очков сжались в две узкие щелочки. Слабая улыбка играла в ямочках щек. – Я сижу на этом месте достаточно давно и знаю, как часто случаются ошибки по небрежности.

Жанетт поняла, что дальше она не продвинется, и сменила тему:

– Что вы можете сказать о случае Ульрики Вендин?

Улыбка увяла, на фон Квиста внезапно напал кашель. Прокурор извинился и «на минутку» вышел из кабинета. Вернулся он, неся два стакана и графин воды. Поставил стаканы на стол, налил воды, протянул один Жанетт.

– Что ты хочешь знать об Ульрике Вендин? – Он отпил воды. – Это же было так давно, – прибавил он.

– Да, но вы, при вашей-то памяти, конечно, помните, что тот же самый шеф полиции, Герт Берглинд, вел следствие и по Лундстрёму – следствие, которое потом свернули. Не видите связи?

– Нет. Я никогда не думал об этом.

– Аннет обеспечила Карлу алиби на вечер, когда была изнасилована Ульрика Вендин, но вы по этому поводу не стали напрягаться. Вы даже не проверили, соответствуют ли ее слова действительности. Я правильно поняла?

Жанетт почувствовала, как в ней закипает злость, и постаралась взять себя в руки. Нельзя позволить себе взорваться. Надо сохранять спокойствие, независимо от того, нравятся ей действия прокурора или нет.

– Я сделал именно такой выбор, – спокойно произнес прокурор. – У меня составилось общее мнение о собранной информации. На допросе я выяснял, был ли Лундстрём в гостинице. И моя беседа с ним показала: не был. Вот так просто. У меня нет причин подозревать, что он лгал.