И получалось так, что Милочкина ревность тут же отступила в безопасные, защищенные дамбой берега, и все благодаря моей сокрушающей честности.
«Все-таки она молодец, Людмила Борисовна Гессина, – подумал я, – оценила и мое озорство, и общую комичность. Не каждый бы сумел, а она с полуслова, с полужеста. И я проглотил еще один жидкий кусок пенистой, дымной, как недавно выяснилось, Шотландии.
– А если бы она согласилась? – сквозь смех проговорила Милочка.
– Она могла, – откликнулся Ваня. – Просто у нее, наверное, на тебя виды, потому и отказалась. Не хотела первое впечатление портить.
– Так что бы ты сделал? – Видимо, вопрос Милочку заинтересовал.
– Если честно, такой ход событий я предусмотреть не успел, – признался я. – Я же не по заранее разработанному плану двигался, а на ощупь, на импровизации больше. Ну ты, Вань, понимаешь?
Ваня кивнул.
– И все же? – допытывалась Мила.
– Не знаю, пришлось бы как-нибудь выкручиваться.
Вот Ваню бы на выручку позвал, – попытался неловко отшутиться я.
– Да нет, я не по этому делу, – снова бархатисто хохотнул Ваня.
Почему-то его фраза насторожила меня, хотя я ее как следует не раскусил.
– А по какому ты делу? – бестактно, как и полагается набравшемуся скотчем, обратился я к солисту балета за разъяснением.
Ванин хохот оборвался, слишком быстро, слишком резко, он снова взглянул на меня проникновенно, и я только сейчас разглядел, что глаза у него с тонкой, слезящейся поволокой, чуть более влажные и блестящие, чем глазам обычно полагается быть.
Но именно в этот самый момент в зале зашумели, раздались аплодисменты, они тут же перешли в поголовное рукоплескание. Оказалось, что хозяйка дома наконец вышла к гостям и сейчас, требовательно подняв руку, добивалась тишины. А когда тишина наступила, она произнесла тихим, но приковывающим внимание голосом:
– Друзья, мы все такие молодцы. Мы долго, напряженно работали, репетировали, и сегодня у нас состоялась премьера. Прежде всего, я хочу поблагодарить…
«Почему тихие, спокойные люди с тихими, спокойными голосами привлекают больше внимания, чем люди громкие и напористые? – задумался я. – Не оттого ли, что, когда говорят тихо, слушателям приходится замолкать и сильнее концентрировать внимание? Интересный, кстати, парадокс. Надо будет тоже как-нибудь негромко попробовать».
Я незаметно отошел в сторонку от замершей в напряженном внимании пары и снова прислонился к мягкой штофной стене. Хозяйка продолжала говорить, зал замер, а я вновь отделился от зимнего Кутузовского проспекта, но теперь уже перенесся на холмистые шотландские просторы. Там пахло свежей сочной травой, морской солью, а еще перемешанным с туманом дымом от прогоревшего где-то вдалеке костра. Мне там было хорошо, и я совсем не спешил возвращаться. Даже когда в зале все дружно рассмеялись, потом снова захлопали, даже когда помещение заполнилось общим гулом и движением, я все равно не спешил. Я придвинулся ближе к обрыву крутого горного хребта, вслушиваясь в тяжелый, холодный океанский прибой. А может быть, и в морской прибой – я плохо помнил, что именно омывает травяную, холмистую, скотчевую страну.
Из короткого шотландского путешествия меня выбила темнота. Не полная, не кромешная, а просто, будто вполовину уменьшили в зале накал свечей. В смысле, лампочек. Я дернул головой, отгоняя безбрежный шотландский пейзаж, пытаясь определить, в чем, собственно, дело. Оказалось, что горообразный Ваня бросал на меня плотную, густую тень, нависая с таким многозначительным видом, будто собирался сказать что-то невероятно важное. Но при этом не говорил ничего, лишь молча проникновенно заглядывал мне сверху вниз в глаза.
– Ну, – начал я первым, чтобы хоть как-то растопить сгущающуюся молчаливую напряженку. – Как твой приятель, не объявился еще, не приполз с повинной?
– А, Алик… – вспомнил свой недавний рассказ Ваня. – Да нет, не успел еще. – И он развел руками.
– Жаль, – вздохнул я и тоже хотел развести руками, но в одной у меня находился стакан, почему-то снова совершенно пустой, а другая висела на перевязи. – Но ты знаешь что, Вань, настоящий друг, он ведь, как известно, познается в беде. Получается, что тебе просто в беду надо попасть. Небольшую, несерьезную, профилактическую такую беду. Тогда твой Алик, как истинный друг, наверняка отзовется. Хочешь, я тебе правильную беду разработаю, чтобы без особых потерь, но которая срочной помощи потребует? – Ваня продолжал серьезно глядеть на меня, даже не улыбнулся, хотя мне шутка понравилась. Отличная шотландская шутка. – А если Алик не отзовется, ты тоже не горюй, «вверх таких не берут и тут о таких не поют», – прохрипел я как мог знаменитые строчки Высоцкого. – Ты, главное, не печалься, смотри, сколько девчонок бродит, совершенно чудесные девчонки. Я такого скопления коллективного изящества вообще никогда не видел.
– Девчонки меня не интересуют, – махнул рукой на девчонок Ваня.
– Ты что, женат, что ли? – прозорливо догадался я.
Но Ваня только покачал отрицательно головой.
– Я голубой, – сказал он и улыбнулся мне доброй, мягкой улыбкой.
Шотландский прибой продолжал биться о скалы в моей с трудом справляющейся башке, и все же смысл Ваниного признания я хоть и не сразу, но ухватил. И надо признаться, оно меня ошарашило. Нет, «ошарашило» – неверное слово, оно не определяет в полном объеме, в какой глубочайший шок я тотчас впал – даже Шотландия со своим морским пейзажем тут же, как ей и полагается, затуманилась и поблекла. И неудивительно, я в первый раз в жизни беседовал с живым, совершенно реальным гомиком. Я даже мог до него дотронуться (хотя и не особенно хотел). А еще он не скрывался, не маскировался, не камуфлировался под окружающую среду, наоборот, раскрылся передо мной, как будто его пидерастичность была обычной, естественной человеческой потребностью.
Конечно же, мне потребовалось время, чтобы выйти из ступора, но Ваня не напирал, не торопил, давал время отдышаться, только старался проникнуть в меня тихими, влажными, с блестящей поволокой глазами.
Наверное, теперь у меня отвисла челюсть и округлились глаза.
– Ты чего удивляешься? – поинтересовался наблюдательный Ваня. – У вас в Мариинке не так, что ли?
– Да не из Мариинки я не из какой, – признался я, видя, что дело принимает серьезный гомосексуалистический оборот и косить под балетного уже как-то небезопасно. – Это я пошутил. Ну так, прикололся для смеха.
– Надо же, – теперь удивился Ваня, – а я поверил. У тебя натурально получилось, особенно про травму в боку. Со знанием дела.
– Спасибо, Вань, я старался, – поблагодарил я. – Истинное искусство, оно ведь на натуральности замешено. – А потом добавил приглушенным, заговорщицким тоном: – Слушай, Вань, а как это вообще, ну, в сексуальном плане?
– Тебе интересно? – В Ванином вопросе не проскользнули ни подвох, ни двусмысленность. Во всяком случае, я их не заметил, Шотландия болталась у меня в башке и густым дымом туманила мозги.