И дух мой, благ земных не алча боле,
Из сей юдоли навсегда уйдет
[121]
.
– «Дон Кихот»… Как давно я не… продолжайте, прошу вас, это так прекрасно.
Твоя несправедливость подтверждает,
Насколько прав я был, неправый суд
Верша над бытием своим напрасным;
Но за нее тебя не осуждает
Тот, чьи останки скоро здесь найдут:
Счастливым он умрет, хоть жил несчастным.
И я прошу, чтоб надо мной, безгласным,
Из дивных глаз ты не струила слез,
С притворным сожаленьем не рыдала —
Не нужно мне награды запоздалой
За все, что в жертву я тебе принес.
Хелена подняла глаза, увидела, что он мирно спит, и вернулась к книге.
«Случай» Рамона был одним из тех, на которых профессора «заваливают» студентов на экзаменах. Йозефу впервые в его практике попался пациент с таким количеством патологий. Анализ крови выявил недолеченную амебную дизентерию, ставшую одной из причин слабости и потери веса. Рамон не удивился, когда Йозеф сообщил ему об этом.
– Мы не можем рисковать, я начну курс антибиотиков.
– Не получится, у меня аллергия на пенициллин. Придется использовать регидратационные соли.
– В вашем нынешнем состоянии это проблемы не решит. Нам удалось получить новый антибиотик, он может оказаться очень действенным против вашей малярии и дизентерии.
– Говорю вам, я не переношу антибиотики.
– Не все препараты вызывают аллергию. Вам когда-нибудь давали доксициклин?
– Это разновидность тетрациклина?
– Из того же ряда. А вы, оказывается, разбираетесь в фармакологии…
– Открою вам секрет, док: мы коллеги. Я почти не практиковал, но, если хотите, могу попробовать.
– Об этом потом, сейчас нужно разобраться с антибиотиками. Начнем вводить лекарство; если будет нежелательная реакция, сразу остановимся.
– Вы лечите мою астму кортизоном, но я от него поправляюсь, мне это не нравится.
– Я попробую новое лекарство, оно сейчас проходит апробацию, это синтезированный адреналин, аналог изопреналина, но с меньшими побочными эффектами, действует как бронходилататор. Оно быстро поставит вас на ноги.
– Мне повезло – если в моем положении уместно говорить о везении! – я попал к единственному чешскому врачу, разбирающемуся в тропических болезнях. Откуда у вас эти знания?
– Я прослушал расширенный курс биологии в Институте Пастера в Париже, потом меня послали в Алжир.
– Этот город мне хорошо знаком.
– Из семи лет в Алжире три года я провел на болотах, в жуткой глуши. Бесценный опыт. Жизнь была нелегкая, но мне там очень нравилось. В город я вернулся в самом конце войны.
– Французы прекрасно жили в Алжире. Я часто туда ездил, но страну знаю плохо.
– Вы правы, французам там действительно было хорошо, а вот местным – не очень. Я столкнулся с чудовищной нищетой.
– Могу себе представить.
– Вряд ли… Не увидев собственными глазами, понять этот ужас невозможно.
Йозеф вошел в палату и почувствовал резкий запах табака. Рамон сидел в кресле у окна, телохранитель лежал на кровати.
– Кто здесь курил? – спросил Йозеф, глядя на окурок сигары в пепельнице.
– Я, – спокойно ответил Рамон.
– Вы с ума сошли!
– Почему?
– У вас резкое обострение астмы, курить вам строго запрещено.
– Кем?
– Мной, медициной.
– Я астматик с младых ногтей, всегда жил с астмой, всегда курил и сегодня точно не брошу.
Йозеф присел рядом с ним на корточки, Рамон удивленно поднял брови.
– Слушайте внимательно: у себя дома или в любом другом месте вы можете вести себя как захотите, но в санатории начальник – я. Подчиняйтесь, или я откажусь вас лечить!
– Не знаю почему, но я готов слушаться, док. При этом заметьте – сигара еще ни одному человеку не причинила вреда.
– Прекратите называть меня доком и велите вашему человеку убрать ноги с кровати.
«Ах, Карлито, как же нам тебя не хватает! – думал Йозеф, ставя на патефон очередную пластинку Гарделя. – В мире нет музыки прекрасней, никто не дарит людям большего счастья…»
Каждый вечер после ужина Йозеф выкуривал пару сигарет и устраивал для себя концерт, выбирая несколько пластинок из восьмидесяти семи дисков коллекции (некоторые он ставил чаще остальных). Он снова и снова слушал «Возвращение» и «Потерявший голову», и магия хрустального голоса и волшебные звуки аккордеона уносили его далеко-далеко, вызывая трепет и пробуждая давние воспоминания. Йозеф закрывал глаза и возвращался на улицу де Лапп или улицу Робинзона. Иногда он звал Терезу, отодвигал журнальный столик, и они танцевали танго.
– Еще один танец?
– С удовольствием.
Тереза слегка располнела, но двигалась по-прежнему легко.
Йозеф научил танцевать и Хелену. Она сама захотела, когда ей было лет девять или десять (он тогда все время слушал «Возвращение»). Девочка подошла, взяла отца за руку, нежно улыбнулась и спросила:
– Ты научишь меня, Йозеф?
Он поцеловал ее пальчики и произнес торжественным тоном:
– Мадемуазель подарит мне этот танец?
Хелена стояла перед отцом, невысокая, хрупкая, застенчивая, и смотрела на него спокойно и серьезно. Он хотел начать с объяснений: шаги делаются против часовой стрелки, одна рука сюда, другая на плечо, слушайся партнера, но это оказалось ни к чему – она уже все знала.
Они часто танцевали под Гарделя.
Хелена была очень способной. От отца ей достались легкость и умение скользить по полу, как по стеклу, она за долю секунды предугадывала каждое следующее движение партнера, сливаясь с ним воедино.
Это длилось много лет, потом Хелена остыла к аргентинскому танго, предпочтя ему оглушающую музыку западного мира. У Йозефа остались друзья среди депутатов и высокопоставленных функционеров, они ездили по миру и привозили ему (разумеется, «под полой») пластинки на 33 оборота, которые по эту сторону Стены были в цене «золотой пыли». Хелена и Людвик часами слушали группы «Animals» и «Beatles».
Теперь Хелена плакала, слушая «Don’t Let Me Be Misunderstood»
[122]
.