– Охлажденный токай, мсье Каплан?
– Я бы с удовольствием выпил «Оремус»
[11]
тысяча девятьсот двадцать девятого, Даниэль.
Они сидели в молчании и ждали, когда их обслужат. Йозеф любовался богатым орнаментом сводов в стиле ар-деко. Эдуард с видом знатока пригубил золотистое вино, закрыл глаза, выдохнул и сказал:
– Божественный вкус…
– Не знал, что ты бываешь в таких местах.
– Ты многого обо мне не знаешь.
У Эдуарда были грандиозные планы. Он собирался снять еще одну квартиру на своем этаже. Старуха-домохозяйка мадам Маршова селила у себя только врачей и дантистов, она обожала Каплана-старшего – тот лечил ее застарелый ишиас – и пришла в восторг от перспективы заполучить в жильцы новоиспеченного врача, хотя не видела Йозефа целую вечность.
Эдуард считал, что однажды – о, конечно, не сразу! – он передаст сыну свою практику, и эта мысль согревала ему сердце. Йозеф без долгих проволочек положил конец этим мечтам. Он хотел продолжить учебу.
– Чем именно ты намерен заниматься, сын мой?
– Наукой, папа.
«Господь милосердный, ну почему с детьми так трудно?!» – подумал удрученный Эдуард, но улыбнулся сыну, как будто идея показалась ему замечательной.
Йозеф отказывался знакомиться с девушками из «хороших» еврейских семей – он не желал жениться и создавать семью. Манерно-робкие девицы казались ему скучными и предсказуемыми, они являли собой уменьшенную копию своих мамаш, и, когда Эдуард приглашал одну из них в дом, Йозеф забавы ради говорил за столом всякие нелепицы, чтобы шокировать претендентку.
Он провоцировал преподавателей, обещая, что после победы революции лично проследит, чтобы их расстреляли, участвовал в демонстрациях против правительства, к слову сказать, вполне умеренного, раздавал листовки у хоральной синагоги, требуя легализации абортов (раввинат даже подал на него жалобу).
В те времена люди, оскорблявшие общественную нравственность, могли нажить серьезные неприятности. Отчаявшийся Эдуард решил, что Йозеф должен покинуть страну, и послал его в Париж: пусть изучает биологию в лучшем университете мира.
Йозеф уехал, ни с кем не простившись, и очень скоро забыл свою подружку Терезу. Проведя два дня в поезде, он «высадился» на другой планете. По сравнению с бурлящим жизнью Парижем Прага показалась ему унылым, тесным, провинциальным городом, пропахшим нафталином. В Париже Йозеф жил как на вулкане. Веселые гулянки чередовались с пламенными митингами, на которых звучали клятвы изменить мир и бороться за свои идеи до победного конца. Политическая активность не мешала Йозефу работать, танцевать до зари и заводить новых друзей.
Он снял комнатушку для прислуги на улице Медичи, окнами на Люксембургский сад, и одним прекрасным утром приютил в своем жилище Марселена, нищего студента-юриста, анархиста и бонвивана, мечтавшего защищать угнетенных. Он зарабатывал на жизнь, исполняя партию второго аккордеона в дансингах парижского предместья Плесси-Робинсон и кабачках Жуанвиля, утверждал, что ява – лучший танец на свете, и изумительно играл танго Гарделя. Семья Марселена жила в Кале, но он давно и окончательно порвал все отношения с «этими буржуа».
Подружки Йозефа не понимали, когда он спит.
– Нет времени! – бросал он и мчался в больницу Биша, где был экстерном в отделении инфекционной патологии.
Патрон Йозефа решил, что ему совершенно необходимо прослушать курс лекций по микробиологии в Институте Пастера, и Эдуард согласился оплатить расходы:
– Я сделаю это с превеликим удовольствием.
Дополнительная нагрузка оказалась почти непомерной, но Йозеф был готов на все, чтобы попасть в святая святых. С ноября по март он каждый день после обеда отправлялся в знаменитую лабораторию, располагавшуюся на втором этаже южного крыла института, непосредственно над отделением по борьбе с бешенством, которое обустроил лично Ру
[12]
.
Курс, на который записался Йозеф, был создан словно бы специально для него – мало теории и очень много практических работ: подготовка питательных сред, посев, изучение культур под микроскопом, микробное окрашивание, инокуляция
[13]
, вскрытие инфицированных животных, выделение возбудителей. Друг Пастера и один из отцов биохимии доктор Дюкло
[14]
утверждал, что бактериология начинается с ручного труда, более важного, чем работа мозга. Йозеф выделялся своим прагматизмом, результативностью в лабораторных работах и получал самые высокие оценки.
Пять месяцев он был занят сутки напролет, не успевал ни обедать, ни ужинать, съедал пирожок в автобусе и спал до конечной остановки. Он был счастлив и совершенно уверен, что нашел дело своей жизни.
В апреле лекции закончились, и Йозеф нашел себе место лаборанта у Легру, занимавшегося исследованием смертоносной бациллы лошадиного сапа.
Как-то раз, вернувшись домой под утро, Йозеф застал одну из своих подружек в объятиях Марселена, удивился, но сцену устраивать не стал, а расхохотался, чем ужасно удивил и друга, и изменщицу.
Йозеф презирал ревность, как и любую другую форму собственничества.
Он всегда настаивал на своей правоте, был виртуозным полемистом, говорил с раскатистым акцентом уроженца Богемии и то и дело с кем-нибудь скандалил, а то и дрался.
– Сейчас чужак тебе покажет! – выкрикивал он и кидался на собеседника, стараясь попасть кулаком по носу.
Йозеф часто попадал в полицию за потасовки и пьянство, но у инспекторов было много более серьезных забот, чем ссоры между студентами.
За несколько месяцев Йозеф убедился, что мечты могут стать реальностью. Правительство Народного фронта
[15]
пришло к власти. Но буржуазия не хотела расставаться со своими богатствами и не собиралась сдаваться без борьбы.
Для обеих сторон это был вопрос принципа, а не только денег. Кто возьмет верх, кто навяжет свои правила и законы другому? Улица бурлила, люди выходили на митинги, занимали заводы. Страна замерла. В начале июня началась всеобщая забастовка.