Само собой разумелось, что ужинать они будут у Падовани. Места в ресторане могли достаться только постоянным клиентам, но и их оказалось слишком много – куда же без родственников и друзей друзей! – и Падовани отказывал каждому четвертому. Его жена сорвала голос, объясняя, что в зале двести шестьдесят мест и, даже если сдвинуть столы, сесть смогут всего триста десять человек.
Народу все равно пришло больше, и Падовани пришлось пожертвовать танцполом: на улице было слишком холодно, чтобы накрывать на террасе. Столы стояли так тесно, что официанткам приходилось проявлять чудеса ловкости, тарелки с едой передавали по рукам, а заказы повисали в воздухе. Из бара исчезло множество бутылок – иначе половина гостей так и не выпила бы за Новый год. Супруги Падовани поскандалили: она кричала, что это его вина, он орал еще громче, пытаясь объяснить, что обстоятельства бывают сильнее человека.
Оркестр тихонько наигрывал мелодии – их все равно никто не слышал.
Мате и его новая подружка, Кристина и все актеры труппы занимали свой обычный стол у окна, Йозеф сидел напротив режиссера и, надсаживая горло, пытался отвечать на вопросы о Кафке. Мате знал, что Йозеф не относится к поклонникам автора «Процесса», но захотел вернуться к спору об интерпретации романа. Мате считал «Процесс» ярким манифестом абсурдизма, Йозеф не соглашался: что интересного в иррациональном сюжете?
– Когда Йозефа К. арестовывают, он остается свободным человеком. На допросе его не обвиняют, он не защищается, а критикует систему. Процесс идет в квартире некоего судебного служителя, где его жена предается любви со студентом. Все это лишено смысла, подобные повороты сюжета лишают текст силы повседневности. Иррациональной и непознаваемой должна быть именно реальность.
– Но ведь в фашистских странах все так и происходит, – возразил Мате.
– Нельзя считать тексты Кафки метафорическими. Он пребывает в небытии, в оторванном от действительности мире, а фашисты отрицают права человека.
– Хватит, надоело! Может, хоть в новогоднюю ночь поговорим о чем-нибудь повеселее? – капризно протянула Нелли.
Йозеф не без труда отодвинул стул, влез на стол, схватил Нелли за руку и втащил ее следом. Он лавировал между тарелками, не обращая внимания на возмущенные возгласы, опрокинул несколько бокалов, извинился и попросил одного из актеров открыть окно. В зал ворвался порыв ледяного ветра. Йозеф вскочил на подоконник, помог влезть Нелли, и они спрыгнули на пустую террасу, смешно размахивая руками. Наступила тишина, оркестр, как по команде невидимого дирижера, заиграл громче, изумленные посетители прилипли к окнам, а Йозеф закружил Нелли в танце под мелодию «Когда прогуливаешься у края воды»
[68]
. Атласно-черная морская гладь сливалась с темным бархатом неба, скрывшего от людей звезды и луну. Нелли не попадала в ритм, сбивалась с шага, и Йозеф шепнул:
– Закрой глаза.
Она послушалась, позволила ему вести, они кружились, кружились, и это было почти счастье. Дюжина пар, накинув пальто, присоединилась к ним на импровизированной танцплощадке, Морис тянул за руку упирающуюся Кристину, она не хотела идти, он настаивал:
– Ну же, давай, это важно.
Они стояли лицом к лицу в кругу танцующих, а потом Морис вдруг упал на колени, раскинул руки и произнес торжественным тоном:
– Дорогая Кристина, я имею честь просить твоей руки.
Она не сразу поняла смысл сказанного, потом губы у нее задрожали, Морис нервным жестом вытащил из кармана красную коробочку, открыл ее и протянул Кристине:
– Это тебе, любимая. Бриллиант в честь помолвки.
– Ты рехнулся!
Она отшвырнула коробочку тыльной стороной ладони, кольцо вылетело, сделало мертвую петлю и приземлилось среди леса ног оторопевших зрителей. Кристина вернулась в зал. Морис хотел было догнать ее, но передумал, сгруппировался, как регбист-полузащитник, и кинулся на поиски отвергнутого сокровища. На его счастье, среди присутствующих нашлась честная алжирская девица, она подняла кольцо, протянула его на ладони Морису, а когда тот хотел забрать его, сжала кулачок и шепнула проникновенным тоном:
– Я выйду за вас хоть сейчас…
«Еще одна умалишотка!» – подумал Морис, отогнул девичьи пальчики, взял кольцо и стал проталкиваться в ресторан, крича: «Кристина! Кристина!»
Она исчезла в толпе, Морис зашатался, как нокаутированный боксер, и вдруг заплакал, не стыдясь слез. Он вернулся за стол и начал пить, бокал за бокалом, не переставая всхлипывать. Мате дал ему закурить, обнял за плечи и принялся утешать:
– Кристина потрясающая девка. Не обижайся на нее.
К счастью, Морис сделал свое неожиданное предложение до боя часов. Суеверный Алжир считал несчастливым год 1938-й, у 1939-го были все шансы оказаться другим. Начался оглушительный обратный отсчет, слово «ноль» было встречено восторженными криками «ура!».
На взгляд Йозефа, в этих возгласах было нечто истерическое (вполне, впрочем, привычное для этой жаркой страны).
За столом Мате царило совсем другое настроение, никто не обнимался и не целовался.
– Год будет поганый, – сказал, как припечатал, Мате. – Лучше бы она приняла предложение.
Мужчины сочли поступок Мориса идиотским. Разве можно так рисковать?! Нужно было делать предложение наедине. Мы хитрее этого парижанина (ничего не покупаем без согласия родителей). А вот в глазах женской половины общества акции Мориса резко взлетели. Оказывается, за внешностью предприимчивого дельца скрывался романтик. В наши дни романтиков почти не осталось. Тридцать свидетелей этой сцены и еще несколько тысяч, которым ее пересказали, не один день задавались вопросом: «Кристина отказала Морису потому, что не любит его, или потому, что любит другого?» большинство склонялось к последней гипотезе. Кристина не так глупа, чтобы ломаться «из принципа», значит есть другой мужчина.
Иного не дано.
По общему мнению, этим «другим» мог быть только Мате. Нелли и другие актрисы закатывали глаза и клялись всеми святыми, что это коллективное заблуждение, но никто им не верил.
В ханжеском Алжире брак был понятием экстатическим, и немногие отважные кумушки, осмелившиеся задать вопрос самой Кристине, пришли в ужас от ее ответа. Оказалось, она ненавидит торжественные обеты, а слова «в горе и в радости» вообще действуют на нее как красная тряпка на быка.
– Вас разлучит не смерть, – пообещала она самой настойчивой из надоед. – Он сбежит от твоей глупости. Я никогда не выйду замуж! Пора положить конец порабощению женщин!
– А если забеременеешь? – не отставала собеседница.
– У меня никогда не будет детей! Нас брюхатят, чтобы лишить остатков самостоятельности. Я не какая-то там горничная – хочет малыша, пусть сам его и «высиживает»!
Даже если бы Кристина плюнула на распятие, она и тогда нажила бы меньше врагов. Никто не ведет бесед с разъяренным быком. Матадор уворачивается или убивает его. Все осуждали Кристину и жалели беднягу Мориса – он вытащил несчастливую карту.