Z - значит Зельда - читать онлайн книгу. Автор: Тереза Энн Фаулер cтр.№ 25

— Ты не похож на знаменитость, — сказал один из них.

— Если не считать того, что кажется, будто ты одолжил у Фаулера костюм, — добавил другой, высокий голубоглазый блондин с дружелюбной улыбкой.

— Вот что с человеком делает продажа прав на экранизацию, — отозвался Скотт. — Книга тут ни при чем.

— Но ведь из-за книги они обратили внимание на эту историю.

— Они обратили внимание на эту историю из-за Джорджа Натана, — подключилась я со смехом.

— Нет, — возразил Скотт, — эта история, «Голова и плечи», появилась в «Сатедей ивнинг пост», а не в «Сливках общества». Киношникам ее показал мой агент, Гарольд Обер.

— Мой агент! Боже. Он говорит как прирожденный аристократ.

— Я все равно считаю, что дело в Натане. Он в тебя влюблен, Фитц, — произнес брюнет, который казался еще совсем юношей.

Ладлоу Фаулер кивнул на меня:

— Но теперь можно не беспокоиться о мужественности нашего мальчика.

— А мы знаем еще каких-нибудь педерастов?

Темноволосый снова заговорил:

— Не так давно я повстречал парочку в Гринвиче. То есть они не были парой, но их было двое. Эдна Миллэй и Джуна Барнс.

— Лесбиянки — это не педерасты, — покачал головой Уилсон. — Господи, и ты еще называешь себя мастером пера?

— Натан не педераст, — возразил Скотт.

— Эдна Миллэй лесбиянка?

— Я видел ее с мужчиной.

— А я видел ее с женщиной, — сказал Ладлоу. — Проехали. Сколько рассказов у тебя купили Натан и Менкен, Фитц?

— Шесть. «Сатедей ивнинг пост» взяли еще четыре.

— И заплатили? — начал темноволосый.

— «Пост»? Четыреста за один, по четыреста пятьдесят еще за два, а за новые мой агент выбил из них по пять сотен.

На мгновение беседа прервалась, и все, кроме Банни и Ладлоу, ошарашенно уставились на Скотта.

— А «Сливки» платят…

— Тридцать, — ответил Банни сухо и уверенно. — Чего едва хватит на то, чтобы заплатить за ночь в этом номере. Но литературная репутация бесценна, да, Фитц?

Скотт провел ладонью по волосам и улыбнулся.

Разговор продолжался еще какое-то время. У некоторых с собой были фляги, которые начали показываться все чаще, это повлекло за собой обсуждение сухого закона, принятого в прошлом октябре, и место алкоголя в интеллигентном обществе. Нужен ли он мыслящему человеку? Мешает он или способствует литературному творчеству?

— Зельда, а вы что думаете? — Банни повернулся ко мне.

— Я верю, что алкоголь делает большинство мужчин лучшими танцорами, — сказала я, протянув руку за фляжкой.

Он со смехом дал мне ее.

— Боюсь, мне в этом даже алкоголь не поможет.

Скотт встретился со мной взглядом и благодарно улыбнулся. Что-то — вероятно, все — я сделала правильно.

Вскоре я поняла, что эта группа и книжный мир, в котором они жили и который создавали, — университетский литературный кружок, раздутый до непомерных пропорций журналами и газетами Нью-Йорка.

До того дня, как они пришли к власти, до того, как молодую талантливую писательницу Дороти Паркер уволили за то, что говорила слишком много и слишком талантливо, до того, как к Скотту пришел успех, люди во всех уголках страны были измучены войной и гриппом, а в литературном мире глянец не доминировал. Тогда быть писателем означало жить неприметным кротом, который придумывает длинные мысли и методично переносит их на бумагу, надеется на публикацию, но не добивается ее и на какое-то время снова прячется в свою нору, чтобы подумать.

Но с появлением этой группы людей и их йельских приятелей, с послевоенной тягой к жизни, развлечениям и всему тому, к чему стремились и что воплощали мы со Скоттом, литература словно ступила под лучи прожектора. Она вошла в мир развлечений достаточно плотно, чтобы публика заметила стильный ботинок и задумалась, кому бы он мог принадлежать.

А принадлежал он принстонским мальчикам, которые превратили «Нассаулит», некогда серьезный принстонский журнал, в веселый цирк. Он принадлежал Скотту.

Отчасти своим влиянием они обязаны счастливому случаю. Например, Банни работал в «Вэнити фэйр» исключительно потому, что Дороти Паркер не хватило дипломатичности (за что ее и уволили). Их друг Джон Пил Бишоп появился там благодаря Банни. Центр литературной деятельности, каковым был «Вэнити фэйр», вскоре начал раскручиваться, становясь заметной достопримечательностью, как колесо обозрения в сердце Манхэттена — раздобудь билет, и тебя ждут незабываемые ощущения.

У ребят из Принстона билеты имелись. Колесо могло высадить вас у прекрасной рецензии на книгу или заказа на важный очерк, могло выбросить на вечеринку у Флоренца Зигфельда или Джорджа Коэна, могло закинуть к новым голливудским воротилам: оглянуться не успеешь — а ты уже пишешь сценарии и зарабатываешь не меньше нескольких сотен долларов в неделю.

Отчасти они намеренно завоевывали это влияние — подобное тому, как Скотт объяснил мне, какую игру мы будем вести с публикой — игру, которую он создал практически сам для нас. Отчасти влияние рождалось само, когда мы смеялись, как обезумевшие, в лобби отеля в два или три часа ночи, когда музыка гремела на вечеринках в нашем номере, когда мы танцевали в коридорах — и, наконец, когда получили от руководства отеля вежливую, но настойчивую просьбу закончить наш медовый месяц в соседнем отеле «Коммодор». Нас ожидало будущее, более великое, удивительное и опасное, чем мы могли себе представить.

Но тогда эта влиятельная группка была просто компанией молодых, амбициозных, умных мужчин и меня, очень молодой женщины, которая до той минуты не подозревала, что существует такая ярмарка, и сомневалась, хочет ли она прокатиться на этом чертовом колесе. Но была готова рискнуть.

Я как раз закончила принимать ванну, когда услышала, как Скотт открывает кому-то дверь.

— Видал, что написали про вашу парочку? — раздался голос его друга Алека.

— Конечно. Зельда вырезала статью для своего альбома.

В этой статье в колонке сплетен упоминалось, что произошло накануне вечером на представлении «Скандалов Джорджа Уайта». Этот мюзикл походил на «Безумства», только в «Скандалах» играла Энн Пеннингтон, а она умела потрясти бедрами. Я тоже умела потрясти бедрами и порой проделывала это на вечеринках Монтгомери — достаточно было хорошенько попросить меня и слегка подпоить. Однако миниатюрная мисс Пеннингтон, большеглазая, темноволосая, танцевала в стратегически низко сидящей юбке из серебристой бахромы на сцене и под светом прожекторов. Публику это впечатлило — зрители отзывались криком, гиканьем, свистом и аплодисментами.

В этом вертепе мы со Скоттом начали свой вечер с коктейлей из цветков апельсина и поначалу вели себя вполне культурно. Мы сидели в шестом ряду недалеко от сцены и полушепотом обсуждали каждый акт, насколько талантливы выступающие и сможет ли кто-то из нас превзойти их. Когда дело дошло до Энн Пеннингтон и ее танца, я покачала головой: