Котя завел мотор, включил отопление. Потер руки, подышал на
них — и впрямь замерз. Насмешливо посмотрел на меня:
— Очки? Я в них бабам больше нравлюсь. Очки мне придают
наивный и невинный вид.
Я смолчал.
Мотор прогрелся, Котя вырулил с обочины на дорогу. Водил он
виртуозно, это я сразу понял. Наверное, он все делает виртуозно. Как-никак —
куратор…
— Знаешь, так даже к лучшему, — задумчиво сказал он. —
Конечно, жалко Настю… Но зато притворяться мне больше не нужно. Да и ты с
поводка соскочил. Так что, будешь акушером? Очень интересно, поверь! К тому же
на такой функции должен быть человек с душой, с живым сочувствием… а не как эта
Иванова… Кирилл, я умру от любопытства! Как ты все-таки ее прихлопнул?
— Не совсем я. Башня. — Я вздохнул, вспоминая то странное
ощущение, с которым рвалась моя невидимая связь с функцией. — Сцена была словно
в фильме «ужасов». Потолок разошелся, Наталью за шею обвил оголенный провод — и
утащил туда. А потом плиты сошлись. Как челюсти.
— Не врешь? — спросил Котя.
— Нет. Так все и было.
Котя резко повернул руль. Мы как раз выезжали из туннеля к
рижскому мосту, но он свернул не на проспект, а на глухую в ранний час улицу,
уходящую к Останкино. Съехал на обочину, к каким-то гаражам и ангарам.
Посмотрел на меня с нескрываемой грустью:
— Это плохо, Кирилл. Ты даже не представляешь, как это
плохо.
— Почему? Она жива?
Котя покачал головой:
— Знаешь анекдот про мальчика и Деда Мороза?
— Какой?
— Ну, где мальчик увидел Деда Мороза и кричит: «Ты живой! Ты
существуешь!» А Дед Мороз со вздохом отвечает: «Да, я действительно существую.
И теперь мне придется тебя убить».
Урчал мотор, из кондиционера нас обдувало теплым воздухом.
Где-то вдалеке простучали колеса электрички. Ехали уже сплошным потоком машины
по мосту — город проснулся, город начинал новый день.
Котя строго и огорченно смотрел на меня.
— Почему, Котя? — спросил я.
— Для тебя это уже не важно, — горько сказал он.
И выбросил руку, сжимая ее на моем горле. Одну лишь правую
руку — вот только хватка была словно меня кузнечными клещами схватили. В глазах
потемнело, и мир закружился в прощальном вальсе.
— Как мне жаль… — донесся из ватной пустоты голос Коти.
Последним усилием, в котором не было ничего от разума, слепо
и беспомощно я ударил его правой рукой, целясь не то в голову, не то в шею.
Котя сделал небрежный жест, будто отмахиваясь от мухи, — и я понял, что это
легкое движение должно сломать мне все кости в руке…
Не сломало.
Это был тяжелый, мощный блок, но я его пробил. И мой неловко
сжатый кулак угодил Коте в подбородок.
Выглядело все так, словно по машине пролетела чугунная баба,
которой вместо стены идущего под снос здания засадили Константину Чагину по
морде. Его руку с моей шеи просто сдуло. В веере кровавых брызг Котя вылетел из
машины вместе с дверцей. Стекло разлетелось, и смятая дверца жестяным жабо
окутало его шею. В полете он зацепил ногой руль и выдрал его вместе с колонкой.
Руль отлетел метров на десять, в полете сработала подушка безопасности, и на
снег ни в чем не повинная деталь приземлилась на надувном мешке, будто
межпланетный зонд.
Костя лежал и мотал головой. Из дверцы разлетались осколки
стекла. Очень похоже отряхивается от воды белый медведь.
Ничего не понимая, я выбрался из машины. Где-то в железных
потрохах искореженного «ниссана» пискнула сигнализация — и затихла, будто
пришла к правильному выводу о своем полном бессилии изменить ситуацию.
— Ты соврал! — закричал Котя. Голос его был хриплым до
неузнаваемости, похоже, горло пострадало, когда голова увлекла за собой все
тело. Впрочем, обычному человеку голову бы оторвало начисто.
— А ты на меня за это обидься, — сказал я.
— Как ты… почему… — Котя встал, пошатываясь. С испугом
выставил вперед руку: — Стой! Поговорим!
Я шел к нему. Я еще не понял, почему у меня получился такой
достойный полицейского функционала удар. И уж тем более не знал, получится ли
повторить фокус.
Но останавливаться сейчас было нельзя. Никак нельзя
показать, что у тебя на руках был один-единственный козырный туз, а все
остальное — ничего не стоящие карты.
— Мы же были друзьями… — начал Котя и тут же замолчал.
Понял, что разговор у нас сейчас не получится.
И тогда он плавным жестом, будто дирижируя невидимым
оркестром, начертил в воздухе волнистую линию. Именно начертил — воздух
вспыхивал за его пальцами, складываясь в диковинные письмена.
Котя, как был с дверцей от машины на шее, шагнул вперед, в
пылающую надпись — и бесследно пропал.
Огонь помутнел и разошелся в воздухе белым, сернисто
пахнущим дымом.
Я сел на корточки, привалился к грязному колесу. Потер шею.
Как я устал…
Никелированное колечко поблескивало на пальце.
— Спасибо, Настя, — сказал я зачем-то. Это было патетично и
ненужно, но мне требовалось это сказать.
Захотелось курить. Мои сигареты сгинули где-то в башне.
Пришлось встать, порыться в «бардачке» «ниссана». Сигареты действительно
нашлись — простецкий «LM», который всегда курил Котя, и неизвестные мне
«Treasure» в красивой квадратной пачке серебристого цвета. Дорогие, наверное. Я
не стал скромничать, открыл и закурил.
Ничего так сигареты… Если не дороже полтинника стоят, буду
иногда брать…
И тут в моем кармане зазвенел мобильник.
Несколько звонков я пропустил, затягиваясь ароматным дымом.
Потом достал трубку и, не глядя на дисплей, сказал:
— Алло…
— Кирилл, ты где пропадаешь?
У меня в груди что-то ёкнуло.
— Папа? — не веря своим ушам, сказал я.
— Да уж не мама! Мать обижается, что не звонишь. И цветы,
бедные, все поникли. Ты когда их последний раз поливал?
— А?
— Когда последний раз поливал цветы?
— Дней… пять?
— Кирилл, ты там куришь? — подозрительно спросил отец.
— Да.
— Никогда не думал, что скажу такое, но — очень надеюсь, что
табак! — отчеканил отец. — Где ты мотаешься?
— Ну… то здесь, то там… Последнее время на «Алексеевской»
все больше. В Кимгиме, в Заповеднике… в Аркан заглядывал разок.