Вас не очень-то волнует судьба мышей в других клетках. Вы не
садист, вы ничего не имеете против этих милых пушистых созданий, но важна для
вас только одна клетка — та, которую вы завели самой последней. Вот к живущим
там зверькам вы действительно привязались.
А на остальных можно ставить опыты.
В той клетке, где все мышки сидели по углам, несколько
особей подружились и пытаются сбиться в крупную стайку? Непорядок! Эта контрольная
группа должна быть обособленной! Вы способны, конечно, прихлопнуть осмелевших
мышей или спустить их в унитаз. Но вы не жестоки. И тогда вы ставите в разных
углах клетки уютные домики, кладете туда побольше сыра и рассаживаете
мышек-нарушителей по одной в каждый домик — на коротенькую привязь. Можно даже
повязать мышкам красивые цветные бантики и усиленно кормить витаминами в
качестве компенсации за несвободу. Скорее всего они привыкнут и будут даже
довольны.
В другой клетке можно добавить в воду какой-нибудь
химический препарат. Вдруг мыши станут счастливы от доброй порции веселящего?
Нет, не стали, вымерли. Жаль.
В третьей, где мышей приучили бегать в колесе по часовой
стрелке, вы изолируете тех, кто упорно бежит против часовой. Опять же —
маленькие домики, привязь и особо вкусный корм.
Со временем вы понимаете, что часть забот о контрольных
клетках можно переложить на самих мышей. Причем как раз на тех, кто мог
нарушить чистоту эксперимента и был посажен на привязь. Громким писком они
привлекут ваше внимание, если что-то произойдет. Жестоко искусают своих же
сородичей, которые попытаются пойти их путем. (Когда я стал бегать против
часовой стрелки, то получил домик и порцию сыра! Вдруг, если кто-то еще сменит
направление бега, ему отдадут мою пайку?)
И понемногу процесс налаживается! Зверьки в вашей любимой
клетке чувствуют себя замечательно. Они избежали эпидемии чумы, как в клетке
номер восемь, где вы перестали убирать мусор; не передохли от цинги, как
обитатели клетки двадцать пять, в качестве эксперимента переведенной на новый
корм; не уничтожили друг друга ядерным оружием… Нет-нет, простите, какое
ядерное оружие, мы ведь говорим о мышах!
Процесс налаживается.
Теперь вы уверены, что рано или поздно выведете популяцию
симпатичных и счастливых мышей.
Хотя бы в одной избранной клетке.
— Кем я должен был стать? — спросил я у Натальи.
— Ага, — сказала она. — Все-таки дошло… Не знаю, Кирилл. Не
в моей компетенции. Я акушер-гинеколог, помнишь?
— Акушер-гинеколог не только принимает роды.
— Да, еще приходится делать аборты. Но почему кому-то надо
помочь родиться, а кому-то наоборот — мне не сообщают. Сама жалею, знаешь ли… —
Наталья огляделась, вздохнула. — У тебя тут было уютно. Сразу видно приличного
человека… жаль. Жаль, Кирилл!
Она подняла руку — и провела ею вдоль стены.
Вначале по штукатурке зазмеилась тонкая трещина. Потом
что-то хрустнуло в толще стены, из трещины посыпалась рыжая кирпичная труха —
будто там заворочался зубастый стальной червяк.
У меня кольнуло справа под ребрами. Коротко и остро. Боль
вспыхнула и тут же погасла.
Наталья прищурилась и взмахнула рукой, будто дирижируя
невидимым оркестром.
Башню тряхнуло — словно сама земля под ней прогибалась, не
выдержав гнета пяти миров. Казалось, каждый кирпичик в стенах подпрыгивает,
пытаясь удержаться на своем месте.
Дыхание перехватило — и я рухнул на пол. С трудом устоял на
коленях, опираясь руками о пол. Чистые желтые доски на глазах темнели,
покрывались сетью царапин, корявились и вспучивались.
— Видишь, Кирилл, — наставительно произнесла Наталья, — не
всегда удается умереть стоя.
Она разрушала башню! Надо мной она власти не имела, но это
было не важно. Она могла уничтожить мою функцию.
А когда исчезнет моя функция — умру и я.
Я попытался встать. Мне это удалось — здание еще держалось,
а значит, я все еще был функционалом. Я даже сделал несколько шагов к Наталье.
Дотянуться… ударить… вцепиться в горло…
Женщина засмеялась и рубанула рукой воздух. За ее спиной
будто взорвалась винтовая лестница — взмыли в воздух и вспыхнули деревянные
перила, лопнули и с грохотом осыпались чугунные балясины, искривился, будто от
жара оплыл, центральный столб.
Боль пронзила мне спину огненным стержнем, пылающими
ручейками растеклась по ребрам. Я крутанулся, пытаясь убежать от терзающего
спину огня, и упал навзничь, прямо к ногам Натальи.
Она наклонилась надо мной, заглянула в глаза. Спросила:
— Как ты, Кирилл? Держишься?
Самое страшное, что в ее голосе не было жестокости,
злорадства, садистского возбуждения, презрения. Напротив — сочувствие и лишь
немного любопытства. Вкалывая ничего не подозревающей мышке смертельный токсин,
экспериментатор может искренне любить животных…
Главное — успокоиться. Прогнать из души липкий страх. Тот,
кто паникует, уже проиграл.
Она сильнее. Она умеет и превращать людей в функционалов, и
лишать их функции. Но не все определяется силой. Группа юнцов с Иллан во главе
сумела пленить функционала Розу, поскольку та по природе своей — не боец. Я
сумел победить полицейского, поскольку был ближе к своему центру силы — башне.
Сейчас я в самой башне. Разваливающейся, но еще стоящей.
Здесь я исцелился после смертельного ранения. Это поможет? Нет… Что еще? Каждую
ночь башня перестраивалась под мой вкус. Когда мне потребовалось, в башне
лопнули трубы. Это поможет?
Да.
Если башня подчинится.
Я не знаю, какие силы заставляют башню преображаться.
Кажется, она очень не любит делать это «при свидетелях». Но сейчас она гибнет.
— Ты напала… на таможенника, — выдавил я. — Ты тоже
нарушаешь… законы функционалов. Я могу… защищаться.
Кажется, эти слова Наталью позабавили.
— Пожалуйста. Защищайся.
Она хлопнула в ладоши — и в окнах с печальным звоном лопнули
стекла. Подняла руку — будто ухватывая что-то невидимое мне. Потянула.
С потолка посыпались белые чешуйки краски. Прямо надо мной в
плитах перекрытия проступил шов.
У меня потемнело в глазах. Череп будто сдавили стальным
обручем.
В тот же миг болтающаяся на проводе лампочка вспыхнула
ослепительным светом, стеклянная колба разлетелась вдребезги — и провод
заструился вниз. Я понял, что происходит, лишь когда тонкие усики, между
которыми белым дымком догорала вольфрамовая спираль, змеиным жалом впились в
шею Натальи Ивановой.
Акушерка закричала, выгибаясь дугой. Провод все опускался и
опускался, кольцами захлестывая ее горло. Дернулся вверх — и ноги Натальи
оторвались от пола.