— Тут подождем, пока приберутся. Может, все-таки по сигаре?
Уверены? А я, с вашего позволения… простите, что так вульгарно…
Она откусила кончик толстой коричневой сигары. На журнальном
столике перед диванчиком имелись пепельница и коробок спичек. Головка сигары
отправилась в пепельницу, от длинной спички Роза ловко закурила.
Странное это зрелище — женщина с полноценной «короной».
Сразу вызывает возмущение у мужчин… Фрейд бы по этому поводу нашел, что
сказать. Я сел рядом и огляделся. Комнатушка походила на холл маленькой
гостиницы. На стенах лампы — газовые. Холодный камин с аккуратно уложенными
дровами.
— Это гостиница, — сказала Роза. — Постоялый двор. Отель.
Как угодно называйте.
Я молча кивнул.
— Я родилась в одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмом
году, — торжественно произнесла Роза и с вызовом посмотрела на нас. — Не имею
обыкновения скрывать свой возраст.
— Хорошо сохранились, — сказал Котя. Он не стал садиться,
стоял у окна. — Да вы рассказывайте. Мы теперь во все поверим.
Поколебавшись, я взял стеклянную фляжку. Армянский
«Праздничный». Судя по этикетке — выпущенный еще в СССР. Я налил три
стаканчика, хотя Роза и покачала головой.
— С молодости работала по гостиничному делу, — сказала Роза.
— Когда-то в отцовской гостинице, в Самаре… потом уехала в Питер. Все и не
перечислить. Революцию встретила в «Европейской» помощником управляющего.
Работала и когда большевики в ней приют для беспризорников открыли, и когда при
нэпе снова в порядок гостиницу привели. А в двадцать пятом — попала под статью.
— Политика? — спросил я.
— Нет, проворовалась, — спокойно ответила Роза. — Что вы
хотите, время такое… Всякий выживал как мог. Ходила под следствием. Бежать в
мои годы уж поздновато… родилась бы мужиком — застрелилась бы, тогда это было
модно, но мне никогда не нравились эмансипе. Лежать в покойницкой с дыркой в
голове? Нет уж, увольте! А глотать отраву — это для девочек-истеричек. Так что
ждала естественного развития событий. И вдруг началась форменная чертовщина!
Прихожу на работу, у самой в голове одно — сегодня в допре окажусь или завтра.
А меня — не узнают! Куда прешь, говорят, бабка! Номеров нет свободных!
Она тихо засмеялась. Я кивнул.
— Возвращаюсь домой. Муж, покойник, как-то странно смотрит.
Но ничего. Поужинали, спать легли. Под утро он просыпается — и давай орать! Кто
такая, почему в моей постели… Вот ведь дурак, верно? Нашел в кровати женщину,
пусть даже немолодую, пользуйся моментом! Кричу ему: «С ума сошел, старый хрыч?
Я твоя жена!» А он в визг: жена у него пятнадцать лет как померла, на кладбище
похоронена, он честный вдовец и никакая старая ведьма у него комнату не
отнимет… Плюнула я ему в физиономию за такие слова — и вон из дома. Три дня по
Питеру моталась. Спала на улице, христарадничала, думала, что с ума сошла. И
вдруг подходит ко мне почтальон. На улице, представляете? Вручает телеграмму. А
в ней адресок на Литейном и предложение прийти. Мне терять нечего, двинулась по
адресу. Нашла рядом с Офицерским собранием маленький магазин. На витрины
посмотрела — чуть не упала. Время-то какое было? А за стеклом — изобилие… Рыба
красная и белая, раки живые, икра черная и красная, вина и шампанское, вырезка
свежая, пикули, оливы в рассоле, фрукты глазированные, шоколад… В лучшие годы
нэпа такого не видала. Только при царе, да и не во всяких гастрономах… А народ
мимо идет — как не видит… Я войти-то вошла, а сама уже ничего не понимаю!
Она посмотрела на нас с Котей, будто проверяя, верим или
нет. Пыхнула сигарой и продолжила:
— Вышел хозяин, культурный молодой паренек, посмотрел на
меня пристально и говорит: «Да у вас сейчас голодный обморок случится,
уважаемая…» Накормил, напоил, все честь по чести. И говорит: «Вас, наверное,
забывать все стали? На работе не узнают, в семье не признали?» Я киваю. Вот он
мне и объяснил… то, что сейчас я вам расскажу.
— Нет, таких чудес не бывает, — мрачно сказал Котя. — Мы
ничего не услышим. Начнется пожар или землетрясение.
— И рассказывает мне тот торговец, что я — избранная.
Котя фыркнул.
— Жизнь — она ведь коротка. Вам пока не понять, вот к
шестидесяти годам убедитесь, если доживете. Как в народе говорят: хоть
золотарь, хоть царь, а всё — смертна тварь… Но! — Роза назидательно подняла
палец. — Это судьба обычного человека. Совсем другое, если ты в своем деле
достиг высот мастерства.
— К примеру — в гостиничном? — с иронией спросил Котя.
— К примеру — да, — согласилась Роза. — Или в столярном. Или
в живописи. Или в военном искусстве. И вот такие люди не умирают. Они
становятся мастерами. И выпадают из жизни!
Я вздрогнул.
— Простые люди про тебя забывают, — с легким сожалением
продолжила Роза. — И родные, и друзья. Документы твои рассыпаются. Место твое в
жизни становится пустым, вроде как не рождался ты никогда или помер давно. Зато
ты становишься мастером и можешь жить вечно. Иногда в своем мире. А иногда в
другом. Где ты нужнее.
— Масоны, — сказал Котя. — И параллельные миры.
Роза рассмеялась негромким, снисходительным смехом.
— Молодой человек, не верьте «желтым» газетенкам и дешевым
борзописцам… При чем тут масоны? Самые обычные люди, добившиеся настоящего
мастерства в своей профессии, вступают в новую жизнь, становятся мастерами…
— Или функционалами? — спросил я.
Роза кивнула.
— Да, некоторые называют так. Но нам, русским людям, не
следует портить язык. Мастера! Прекрасное гордое слово. Я — мастер в своем
деле, гостиничном. Вы, как я вижу, мастер-таможенник? Восхищена, что преуспели
в столь юном возрасте.
— Я не таможенник, — сказал я.
Роза улыбнулась:
— Ну я же вижу! Вы наш. Вы тоже избранный!
— Ложки нет… — сказал Котя и уселся напротив Розы.
— Какой еще ложки?
— Не обращайте внимания… — В Коте проснулся какой-то
профессиональный журналистский интерес. — Так вы здесь живете уже восемьдесят
лет? Не старитесь…
— Как видите.
— Это ведь не Земля?
— Это Кимгим. — У Розы слово прозвучало мягко, словно с
украинским акцентом. — Здесь немного иные очертания материков, но город
расположен примерно на месте Стокгольма. Впрочем, я не особо интересуюсь
географией.
— А откуда у вас эта гостиница?
— Каждый мастер, юноша, получает место, где может приложить
свои таланты. Когда я пришла сюда — через таможню у Николаевского вокзала,
здесь стоял полуразрушенный сарай. Но я чувствовала, что это — мое. С каждой
проведенной здесь ночью здание менялось. Пока не стало таким, как мне хотелось.
— Поколебавшись, Роза добавила: — Если бы я пожелала, здесь вырос бы отель
побольше «Европейского». Но мне всегда нравились маленькие уютные гостиницы.