— Опять был в библиотеке, Марк?
— Я не мог найти «Комментарии» Цицерона.
— Рабы совершенно не способны укладывать твои вещи в нужном порядке. Тебе нужно строже обращаться с ними.
— В этом нет необходимости. Покопаться на полках — для меня немалое удовольствие, своего рода забава.
Забава. Это же надо. Лепида Поллия, любимица Рима, замужем за человеком, который копается в пыльных рукописях ради забавы.
— Как это мило, — промурлыкала я.
— А ты? — Он заглянул мне в глаза. — Надеюсь, ты не слишком скучала?
— Половина моих вещей еще даже не разобрана. Что касается города… — я беззаботно махнула рукой. — Конечно, Брундизий это не то, что Рим, но, мне кажется, я найду чем здесь заняться. В театре показывают новую постановку «Федры». К тому же, я купила себе еще жемчуга. Они были настолько хороши, что я просто не смогла удержаться. — Я улыбнулась, помня об очаровательных ямочках, которые при этом появлялись на моих щеках.
— Покупай себе все, что захочешь, — улыбнулся в ответ Марк. — Вот видишь, я же говорил, что здешняя размеренная жизнь пойдет тебе на пользу.
— Пожалуй, ты прав, — ответила я, продолжая дарить его улыбкой.
— Сегодня на ужин придет Павлин. Кроме него будут еще несколько моих друзей. Это будет настоящий пир. Вот увидишь, тебе он непременно понравится.
Настоящий пир. Удручающе серьезный сын Марка Павлин и несколько старикашек будут болтать о республике. И это после того как я целых четыре года бывала на пирах, где присутствовали сенаторы, губернаторы провинций и знатные римские патриции.
— Конечно, понравится, иначе и быть не может, Марк. Я велю повару приготовить оленину с розмарином, так, как любит Павлин.
— Я попросил его прийти чуть пораньше. Сабина обожает истории, которые он рассказывает ей перед сном.
— Вы оба ее испортите, — театрально проворчала я. — У нее для этого есть няня.
— Но что тут поделаешь, если ей больше нравится истории Павлина? — муж снова поцеловал меня в щеку — о боги, этот ужасный запах чернил! — и, прихрамывая, неторопливо вышел.
Я дождалась, когда он отойдет на почтительное расстояние, и с размаху швырнула в дверь еще одну бутылочку с благовониями. Как же я ненавижу Марка! Ненавижу его, ненавижу, ненавижу!
Соперник согнулся пополам, и Павлин Норбан опустил меч.
— Ты цел, Вер? Я случайно не ранил тебя?
— Ха! — Вер выпрямился и стремительно приставил клинок к горлу Павлина. — Я так и знал, что ты попадешься на мою уловку! Сдаешься?
— Сдаюсь!
Они сунули мечи в ножны и, выйдя из душного зала, зашагали к казармам преторианской гвардии.
— Тебе следует научиться убивать, Норбан. Правнук Августа? Этого по тебе не скажешь. Ты всего лишь вареный моллюск!
Павлин стремительно взял локтем в захват его горло, и они покатились в борцовском поединке по залитому солнечным светом двору. Добродушно выругавшись, пара фехтующих преторианцев поспешно юркнула в сторону.
— Сдавайся! — потребовал Павлин, нажимая на дыхательное горло Вера.
— Сдаюсь! Сдаюсь!
Встав, они направились в бани, где сбросили пропотевшие туники и с наслаждением погрузились в горячую воду бассейна. Вер велел слуге принести графин вина.
— Идешь вечером к Марку?
— Я не смогу прийти, — ответил Павлин, вытирая пот со лба.
— Приглашен еще куда-нибудь? — усмехнулся Вер. — Ужин на двоих где-нибудь в укромном месте?
— Нет.
— Только не надо скрытничать! Ведь это та самая певичка, за которой ты увиваешься… Антония, кажется?
— Афина. Нет, с ней я сегодня не увижусь.
— Я не осуждаю тебя, она прелестна. Правда, дорого стоит. Ждет множества небольших подарков. Во сколько же обойдется тебе ужин на двоих?
— Дело в моем отце, болван. Он сейчас в городе.
— Твой отец? Неужели? А я думал, что он никогда не покидает стен Сената.
— Неужели ты ничего не слышал? Сенат, подобно школе, распущен на летние каникулы. — Павлин жестом отослал прочь банщиков, уже спешивших к нему с маслом и скребками. Он чувствовал себя неуютно, когда рабы соскребали пот с его кожи. По его мнению, воин должен сам следить за своим телом.
— Пожалуй, тогда я сам загляну к твоей певичке. Скажу ей, как ты по ней скучаешь, пока ты будешь вынужден выслушивать все эти разглагольствования о доблестях республики, к тому же излагаемые александрийским стихом. — Банщик энергично провел скребком по его спине, соскабливая пот, и Вер простонал от удовольствия. — Нет, лучше я скажу ей, что ты оказываешь знаки внимания своей очаровательной мачехе.
— Эй! Осторожнее! — предостерегающе воскликнул Павлин.
— Не гневайся, мой друг! Я просто выражаю искреннее восхищение этим прекрасным созданием, усладой мужских очей, которая приходится тебе законной мачехой…
Павлин замахнулся на него полотенцем. Последовало потешное сражение, и на пол со звоном полетел поднос с банными маслами. Павлин жестом поманил к себе банщиков, чтобы те вновь расставили баночки с притираниями ровными, как солдаты на плацу, рядами.
— Знаешь… — Вер опустился на мраморный массажный стол и жестом подозвал раба-массажиста. — Я никогда не думал, что твой отец когда-нибудь женится на юной женщине, которая в три раза моложе его. Мой отец, старый козел, женат уже на четвертой. Но твой…
Павлин принялся щеткой стирать с руки пот. Подобные мысли тоже приходили ему в голову.
— Отец, ты… и эта юная Поллия… она… она, по сути, еще ребенок, — произнес он четыре года назад. — Извини, я не думал…
— Правильное, точное, естественное наблюдение, — улыбнулся тогда отец. — Я знаю, что об этом думают люди… старый сатир и юная дева. Я не против того, чтобы у людей появится повод для смеха.
Щеки Павлина запылали от гнева. Пока он жив, он никому не позволит насмехаться над отцом.
— Кто же смеется? — резко потребовал он ответа.
— Все, — сухо ответил Марк. — Не сердись, сын.
— Но если ты говоришь…
— Говорят, будто я потерял голову из-за молоденькой женщины, которая годится мне в дочери. Люди не знают, что сам император приказал мне жениться на ней, причем вопреки моей воле. Хотя мне кажется, что мы с Лепидой неплохо поладим. — Марк улыбнулся. — Я не строю иллюзий, Павлин. Я гораздо старше ее. Но Лепида хорошо ко мне относится, и мне это по душе.
Павлину неожиданно пришла в голову досадная мысль: его собственная мать была не слишком красива и приятна в общении.
— Приятна? — как-то раз скептически фыркнула его тетка Диана. — Павлин, да она была сущей мегерой.
— Тетя Диана… — начал было он, но так и не смог ничем ей возразить. Ему было всего три года, когда мать развелась с его отцом, десять, когда она умерла, но он хорошо помнил, как она кричала на него и кидалась первым, что попалось под руку. Он вспомнил также, как однажды она швырнула в фонтан атриума все сто сорок два свитка трудов Тита Ливия под заглавием «Аb Urbe Condita».