— Я спущусь первый, — сказал он, приведя людей ко входу в подземелье. — Ждите здесь, пока я не крикну. Тогда спускайтесь тоже.
Г-н Назарие с воспаленными от бессонной ночи и волнения глазами вцепился в него, стараясь удержать.
— Вы с ума сошли, как можно туда одному?!
Егор рассеянно взглянул на него. «Откуда он берет силы верховодить?» — подумал г-н Назарие, угадав по Егоровым глазам, что тот страшно устал и почти невменяем.
— Вас я возьму, — сказал Егор, с трудом шевеля пересохшими губами. — Но запаситесь чем-нибудь железным... На случай, если придется защищаться, — добавил он чуть слышно, увлекая профессора вниз по ступеням.
Люди остались наверху. Сдерживая дыхание, они жались друг к другу, как бы удостоверяясь, что пока еще целы и невредимы.
Прежде чем потеряться в черной пасти подземелья, Егор бросил последний взгляд наверх. Далеко, на краю неба, темнота стала редеть.
— Скоро рассвет, — сказал Егор, обернувшись к г-ну Назарие, и улыбнулся.
Затем стал быстро спускаться по холодным ступеням, держа лампу прямо перед собой.
Г-н Назарие не отставал. Почувствовав под ногами влажный песок, он вздрогнул и попытался вглядеться в темноту. Ничего не было видно — только стены, вдоль которых они шли при дрожащем свете лампы. Егор без колебаний направился в самую глубину подземелья. Чем дальше они уходили, тем глуше становился шум пожара, рушащихся стен.
Тут, под землей, всем вновь овладела тишина.
— Страшно? — вдруг спросил Егор, целя лампой в лицо профессору.
Тот заморгал, ослепленный. «Что с ним? Какое безумие он еще затевает?» И твердо сказал:
— Нет, мне не страшно, потому что при мне и железо, и крест. К тому же рассвет близко. И тогда уже ничего плохого не сможет случиться.
Егор, не возразив, сосредоточенно двинулся дальше, поигрывая железным посохом. Они вошли в кладовую. Егор с замиранием сердца узнавал дорогу. Через окошечко в потолке пробивался слабый красноватый отблеск. «Мы снова у пожара», — подумал г-н Назарие. Однако наружные шумы почти не проникают сюда. Тяжелый свод, толстые стены душили звуки, умеряли голоса.
— Вы видите — там?! — шепотом спросил Егор, останавливаясь и указывая лампой в темный угол.
— Ничего не вижу, — отвечал г-н Назарие.
— И все-таки это — там, — повысив голос, сказал Егор и двинулся вперед широким, решительным шагом. Влажность и духота усилились. Низко, давяще нависли над головами древние своды.
...Симина лежала, распластавшись на мягкой земле, изрытой вокруг ее пальцами. Она, казалось, не слышала мужских шагов и не переменила застывшей позы плакальщицы. Егор задрожал, наклонясь над ее маленькой скорбной фигуркой.
— Она здесь, правда? — шепотом спросил он, беря девочку за плечо.
Та подняла голову, взглянула безучастно, не узнавая, и снова припала к земле, царапая, разрывая ее ногтями, напряженно прижимая к ней ухо. Руки у нее были изранены до крови, чулочки запачканы, платьице в пятнах от зеленого сока растений, которые она раздавила на бегу, пробираясь ночным парком.
— Напрасно ты ждешь ее, Симина, — резко сказал Егор. — Кристина уже умерла раз, давно, а сейчас умрет окончательно!..
Он яростно подхватил девочку с земли, встряхнул.
— Очнись! Кристина отправится сейчас в преисподнюю, гореть на адском огне!..
Странная вялость охватила его, когда он произнес эти слова. Девочка бессильно повисла у него на руках — с остекленевшим, невидящим взглядом, с искусанными в кровь губами. Но рассудок Егора забил тревогу: «Надо решаться тотчас же, немедля. Была не была. Надо добыть спасение для всех...»
— Подержите ее и не забывайте про крестное знамение! — сказал он г-ну Назарие, передавая ему обмякшее тело девочки.
Г-н Назарие широко перекрестился и завел тихую молитву. Егор нагнулся над тем местом, где только что лежала Симина, сверля ее глазами, как будто пытаясь пробить взглядом толщу материи, угадать, где она скрыла нечистое, окаянное сокровище. Потом размахнулся и что было силы всадил посох острием в землю. Капли холодного пота выступили у него на лбу.
— Здесь ее сердце, Симина?! — вскричал он, не оборачиваясь.
Девочка, словно обезумев, забилась в руках профессора. Егор вытащил посох, вошедший в землю только до половины, и вонзил его чуть поодаль с удвоенной яростью.
— Здесь? — хрипло допытывался он.
Судорога прошла по телу Симины, глаза закатились. У Егора дрогнула рука. «Я попал», — понял он и, зажмурясь, с воплем, всей своей тяжестью навалился на посох. Он чувствовал, как входит железо в живую плоть и как она сопротивляется ему. Его трясло: это медленное пронзание тянуло в бездну, топило в темноте безумия, в бреду. Как сквозь сон доносились до него крики Симины. Ему показалось, что г-н Назарие сделал движение остановить его, и тогда, в полном исступлении, он упал на колени, налегая на посох, хотя железо изранило ему ладони до кости. Глубже, еще глубже, в самое ее сердце, в средостение чертовщины...
Вдруг мучительный восторг, от которого перехватило дыхание, захлестнул его. Он с изумлением узнал стены своей комнаты, старинную кровать, бутылку коньяка на столике. Заблагоухали фиалки. То ли напев, то ли наговор зазвучал, как тогда:
...Мне больно от твоих очей,
огромных, тяжких, жгучих...
Куда делась Симина и г-н Назарие, куда подевались низкие серые своды?.. Далекий-далекий голос со щемящей тоской позвал:
— Егор!.. Егор!..
Он обернулся. Никого. Он остался один, навеки один. Больше он никогда не увидит ее, никогда не вдохнет фиалковое веяние ее духов, и ее губам, знающим вкус крови, никогда уже не пить его дыхания... Он рухнул наземь. Снова мрак стал густым и холодным. Он чувствовал себя похороненным заживо — там, где никто его не найдет, где неоткуда ждать спасения...
Однако из каких-то иных пространств к нему приближались человеческие шаги. Им предшествовала музыка, мелодия старого вальса, луч света. Кто-то спрашивал, низко склонясь над ним:
— Знаешь Раду Пражана? Взгляни!
Егор в страхе приподнял голову. Он опять кого-то изображает, этот Раду Пражан, и как нелепо! Теперь он был похож на г-на Назарие. Он не осмеливался подойти к Егору, не говорил ни слова — только смотрел ему в глаза, зовя взглядом, заклиная приблизиться, намекая на грозящую опасность. На руках он держал Симину с побелевшими губами, со спутанными, упавшими на лоб прядями волос. «Вот, она тоже умерла!» — казалось, говорил его взгляд.
Но может быть, все это было обманом, маскировкой, чтобы его не узнали. Он, Пражан, тоже испытывал страх, безысходный страх, оттого и смотрел такими застывшими, немигающими глазами...
* * *
Очнувшись, Егор увидел вокруг множество людей. Мелькали факелы, топоры, дубинки. Перед ним из влажной земли торчал конец железного посоха. «Значит, правда!» — подумал он, страдальчески улыбаясь. Все было правдой. Он сам, собственной рукой убил ее; а теперь — откуда ждать надежды, кому молиться и какое чудо в силах придвинуть к нему теплое бедро Кристины?!