– Неграмотная я, – сказала Таня. – Ничего не умею.
– Не умеешь – научим, не хочешь – заставим, – оптимистично заявила Вера.
Таня оказалась способной ученицей, и месяца через два на премьеру нового спектакля собралось всё село. Таня играла роль передовой колхозницы, которая боролась против вредителей. Эти вредители травили коров и вытворяли разные гнусности.
Кому-то, видно, не понравилось, что тёмная, и к тому же богобоязненная, девушка исполняет роль активной общественницы. По селу уже давно шёл слух, что она молится на Карла Маркса, как на Господа Бога. И тем самым, стало быть, наносит явный вред основателю коммунистического учения и всему атеизму в целом.
За Таней приехал из райцентра «чёрный воронок» и увёз её навсегда. На следующий день он приехал за Верой. И она тоже не вернулась из райцентра. На все наши вопросы председатель колхоза отвечал односложно:
– Таня – враг народа, а Вера не разглядела её классовую сущность. Стало быть, должна нести ответ…
– Может, нужно за неё заступиться? – спрашивали мы.
– В НКВД работают умные люди, они во всём сами разберутся, им адвокаты не нужны, – сурово отрезал председатель. – Если чего-то не поймут, то сами приедут и вас обо всём расспросят…
Никто не приехал и ни о чём не спросил.
Теперь понимаю, что смалодушничала. Это ведь я продала Тане тот портрет! И знала, что она повесила его в божницу. Значит, я тоже вполне могла бы сойти за пособницу «богомолки» и «тайного врага народа». Может быть, именно это обстоятельство и удержало от поездки в райцентр, чтобы заступиться за девушек. Да и председатель намекнул: дескать, сидите тихо и не высовывайтесь, без вас разберутся.
А тут ещё мама вдруг начала выпроваживать меня на учёбу:
– Поезжай, дочка, в Днепропетровск. Там на обувную фабрику берут учеников. Дают им угол, стипендию. Будет у тебя специальность. Это же счастье!
Теперь-то я понимаю: она боялась, что и за мной может приехать «чёрный воронок».
Насушила мама чемодан сухарей, ещё положила в него десятка два золотистых луковиц и немного соли, завязанной в белую тряпицу. И я поехала мечте навстречу…
В училище меня очень выручила привычка жить по средствам, вернее – без них. Хоть порой и падала в обмороки от недоедания, а училась хорошо. К концу первого года учёбы работала по четвёртому разряду. Деньги платили небольшие, но я умудрилась сэкономить на ситцевое платье, туфли, сменное бельё. Это была такая радость!
Окончила училище по пятому разряду. Мне дали премию – дамскую сумочку. А наш директор Евгений Константинович Яковлев на выпускном вечере произнёс про меня целую речь:
– За полтора года на имя этой скромной комсомолки не пришло ни одного денежного перевода, ни одной посылки! Сегодня вы видите её красивой, хорошо одетой. Всё заработала и купила сама, без помощи мамы. Перед Марией открывается широкий светлый путь…
И что мне оставалось делать, если сам Евгений Константинович так торжественно выпихнул меня на этот путь? Оглянулась в последний раз на училище и пошла вперёд. То есть на обувную фабрику.
Тут надо сказать, что я обучалась не только шить обувь. Был тогда при нашем клубе «Обувщик» балетный кружок. И когда однажды мы с подругой Тоней случайно увидели одно его занятие, так прямо загорелись: и мы не лыком шиты – обязательно научимся делать такие же грациозные па, виртуозные подкрутки и вообще станем балеринами.
Наивные, глупые девочки! Мы даже не догадывались, что кроме ежедневного, изматывающего труда, требуется ещё и талант. Но, тем не менее, месяца за полтора мы с Тоней изменились до неузнаваемости. Как и многие другие деревенские девушки, мы не были слишком худенькими. А тут вдруг стали стройными, лёгкими.
– Поразительные успехи! – похвалила нас балетмейстер Надежда Григорьевна. – Когда вы, девчонки, пришли к нам впервые, я подумала: о, какие тумбы! А вы, оказывается, почти Сильфиды!
Правда, Тоня вскоре покинула ряды Сильфид: не выдержала нагрузок. Из меня балерины тоже, увы, не получилось.
Нас, девушек и парней с обувной фабрики, в глаза и за глаза называли «сапожниками». Некоторые девицы из общежития отличались вольным поведением, и потому по городу о них шла дурная слава. Так что, когда я познакомилась с Сашей, то не призналась ему, что «сапожница».
Между прочим, молодёжь моего поколения была скромной, вежливой. О чём, думаете, мы говорили с Сашей? Не угадаете даже с десяти раз! Каждое наше свиданье начиналось с обсуждения очередной главы из «Истории ВКП (б)».
И вот идём мы с ним как-то по тенистой аллее, беседуем на умные темы, а навстречу – солдат и Маруся, наша общежитская девчонка. И – о, ужас! – он её целует на ходу, а она хохочет-заливается.
– Бесстыжая, – прошептала я. – Ведёт себя непорядочно! Вот подожди, придёшь домой, я тебя пропесочу, – и осеклась, потому что выдала свою тайну: я ведь тоже общежитская! От Саши я это скрывала.
– А за что вы её собрались песочить? – удивился Саша.
– Как за что? Советская девушка должна быть скромной! Да и солдатик этот бессовестный… Смотришь какой-нибудь кинофильм о военных, душа радуется: все такие умные, порядочные… А в жизни они вон какие! Ненавижу солдат…
Саша улыбнулся и быстро вынул из внутреннего кармана пиджака военный билет:
– Смотрите: я тоже солдат, в звании лейтенанта. А этот рядовой – мой подчинённый. Я, конечно, поговорю с ним, что неприлично вести себя так. Но, Мария, я точно знаю: он надёжный, хороший человек…
Я была ошеломлена. Почему-то раньше мне и в голову не приходило спросить у Саши, кто он по профессии, чем занимается. Считала, что главное в человеке – это сам человек.
Боже, как мне стало неудобно за свои высказывания о военных и их порядочности. И я не нашла ничего лучшего, как спросить:
– Саша, а почему вы всегда приходите на наши встречи в гражданском костюме?
– А почему вы, Мария, скрывали, что живёте в общежитии? Если бы я был в форме, то вы согласились бы со мной встречаться? Вы ведь считаете: если военный – значит, гуляка-парень: поматросит и бросит. Так?
Я, пристыженная, молчала.
– Не все общежитские девушки плохие, – улыбнулся Саша. – Одна-две поведут себя неприлично, а пятно на всех ложится. Так и насчёт военных. Не все солдаты плохие, поверь…
Господи, что может быть нелепее этого диалога? Но ничего не поделаешь, тогда, в конце тридцатых – начале сороковых годов, мы были наивны и романтичны. И всё-таки, не покривлю душой: я была искренней. Не умела врать, выкручиваться и строить козни.
До сих пор в мельчайших подробностях помню ту субботу. Мы с Олей Нестеренко поехали в свой клуб на генеральную репетицию. Балетмейстер Надежда Григорьевна была довольна: всё у нас получилось хорошо!
Окрылённые, мы вернулись в общежитие с настоящими театральными костюмами. Завтра, в воскресенье, будем выступать в летнем театре парка имени Тараса Шевченко. Ах, как мы утюжили эти костюмы, сдували с них пылинки!