Да, он скажет ей хотя бы часть правды. Он признается, что действительно был тузом и злоупотреблял своими способностями, чтобы усилить свое влияние, что он управлял людьми. Да, даже ею.
Но не все. Кое-что высказать вслух будет нельзя. Нельзя рассказывать о смерти, боли и насилии. И о том, что он сделал с нею и с их ребенком.
Она нужна ему. Грег отдавал себе отчет в том, насколько отчаянно нужна: об этом говорили подступающая к горлу тошнота и холодный страх, притаившийся под сердцем.
– Сенатор? Мы приехали.
Они остановились у бокового входа в больницу. Агент Секретной службы, ехавший рядом с ним, открыл дверь. Жара и поток солнечного света ударили Грега, словно кулак, заставив заморгать, несмотря на темные очки. Он сунул голову в прохладный, пахнущий кожей салон и сказал водителю:
– Мы вернемся через несколько минут. Только заберем Эллен и ее вещи.
– Сенатор, – сказал стоявший у машины агент, – а это не она?
Грег выпрямился и увидел, что Эллен вывозят в кресле-каталке из больницы в окружении небольшой группы репортеров. Прикрепленные к ней агенты оттесняли операторов и фотографов. Грег недоуменно нахмурился.
Жара, лившаяся сверху, вдруг перешла в мороз: позади Эллен он увидел Сару. Она стояла в помещении, прижавшись лицом к стеклянным дверям.
– О нет! – прошептал Грег.
Он почти бегом ринулся к Эллен. Агенты проложили ему дорогу через стену репортеров. Он увидел, что на кресле-каталке закреплена и ее сумка.
При его приближении она встала. Грег улыбнулся в камеры и постарался не обращать внимания на призрак Сары, маячивший в нескольких шагах от них.
– Милая, – проговорил он, – тебе позвонила Эми?..
Эллен посмотрела ему в лицо – и он больше ничего не смог добавить. Ее взгляд был долгим и пристальным. А потом она отвела глаза. Губы ее были плотно сжаты, темные глаза смотрели сурово и мрачно, а в их глубине пряталось горькое отвращение.
– Не знаю, правда ли то, что говорила Сара, – хрипловато сказала Эллен. – Не знаю… но я что-то в тебе вижу, Грег. Жаль только, что я не увидела этого много лет назад. – Она заплакала, либо забыв, либо наплевав на репортеров, которые их окружали. – Будь ты проклят, Грег! Будь навеки проклят за то, что ты сделал.
Она неожиданно вскинула руку. От пощечины голова Грега мотнулась вбок, а на глазах выступили слезы боли. Потрясенный, он прижал пальцы к моментально начавшей краснеть щеке.
Он слышал стрекотание камер и возбужденное жужжание репортеров.
– Эллен, пожалуйста… – начал он, но она его не слушала.
– Мне нужно опомниться, Грег. Нужно побыть одной.
Она взяла сумку и пошла мимо него к ожидающей машине. За стеклянными дверями Сара поймала взгляд Грега, отдернувшего руку от горящего лица.
«Подонок!» – беззвучно сказала она и отвернулась.
– Эллен! – Грег стремительно повернулся, но обвинение Сары осталось с ним. – Эллен!
Она не пожелала оглядываться. Водитель уложил ее сумку в багажник. Ее охранники открыли ей дверцу.
Будь с Грегом Кукольник, он заставил бы ее остановиться. Он заставил бы ее броситься к нему в объятия в чудесном, счастливом примирении.
Будь с ним Кукольник, он написал бы счастливую развязку. Эллен села в машину и бессильно откинулась на спинку сиденья. Они уехали.
12.00
Метрдотель напрасно ожидал очередной стодолларовой купюры. Отель опустел, и «Белло Мондо» уже не был переполнен посетителями.
Джек привел Тахиона на ланч, но не смог заставить его поесть. Полпорции морского языка остались на тарелке. Джек прикончил свой кусок мяса.
– Кушай, кушай, дитя мое. Как моя матушка приговаривала по-немецки.
– Я не голоден.
– Тебе надо окрепнуть.
Тах возмущенно посмотрел на него и вопросил:
– Кто из нас врач?
– А кто из нас больной?
Ответом Тахиона стало ледяное молчание. Джек выпил – наконец-то бурбон. Лиловые глаза Тахиона потеплели.
– Извини, Джек. Из-за своей тревоги я забыл о вежливости.
– Не страшно.
– Я должен тебя благодарить. И за это. И за то, что ты пытаешься найти Блеза.
– Хотелось бы его найти. – Джек поставил локти на столик и вздохнул. – Хотелось бы, чтобы из всего, что нам пришлось пережить, вышло хоть что-то хорошее.
– Может, и выйдет.
– Второй срок для Джорджа Буша, это уж точно. – Джек уставился в тарелку. – Больше я политической деятельностью не занимаюсь. Каждый раз, когда я пытаюсь изменить мир, все летит в сортир.
Тахион покачал головой.
– Ничем не могу тебя утешить, Джек.
– Я только и делал, что лажал. Господи, я ведь даже умер! И единственное, что я сделал правильно, я сделал не для того, для кого следовало. – Он снова выпил. – Похоже, я все так же ни в чем не разбираюсь. Черт! – Еще глоток. – Хорошо хоть, что я богатый. В этой жизни всегда можно утешиться деньгами. – Джек откинулся на подушки диванчика. – Может, напишу мемуары. Все зафиксирую. Может, тогда я хотя бы смогу понять, что все это значит.
«Мемуары, – подумал он. – Господи, неужели я уже настолько стар?» Когда погиб Джетбой, ему было двадцать два, но выглядел он моложе своих лет. С тех пор он не постарел.
По крайней мере, он кое-что повидал. Был кинозвездой. Изменил мир – пока все не обрушилось. Спас немало людей в Корее, и это уже после того, как он стал идиотом мирового масштаба. Он ведь даже видел «Историю Джолсона».
Он подумал, что это стало бы неплохим началом мемуаров. «Когда погиб Джетбой, я смотрел «Историю Джолсона».
Они оба долго молчали, а потом Джек заметил, что Тахион задремал. Он расплатился и увез кресло-каталку из ресторана, направившись к лифтам. По пути туда Джек увидел человека, торговавшего планерами в пассаже: тот сложил свой столик и упаковал товар в пару бумажных пакетов, и теперь стоял, разговаривая с каким-то знакомым. Джек поставил кресло в стороне и купил полный набор. Когда он вернулся со своими планерами, то увидел, что Тахион уже не спит. Он продемонстрировал ему планеры.
– Для Блеза, – объяснил он, – когда мы его найдем.
– Спасибо тебе, Джек.
Впервые за эту неделю Джеку не пришлось дожидаться лифта. Он нажал кнопку этажа Тахиона, и когда лифт тронулся, то от головокружения чуть не потерял равновесие. Чтобы не думать о высоте, он начал собирать планер.
Пенопластовый Эрл Сэндерсон строго смотрел на него сквозь летные очки. Джек задумался о том, найдется ли у него, что сказать Эрлу, – даже спустя столько лет.
Не считая извинений, конечно. Лучше начать с главного. Лифт дернулся, заставив дернуться и желудок Джека. Дверцы открылись – и Джек потрясенно увидел, что в лифт вошел Дэвид Герштейн.