Агафонкин и Время - читать онлайн книгу. Автор: Олег Радзинский cтр.№ 58

“Все определения мысли развертываются из нее самой”, – вспомнил гегелевскую формулу Агафонкин. – Так бог создал мир. Вот и развернем. Создадим хотя бы самих себя. Будем, как боги”.

Он начал представлять свое тело: руки, ноги, туловище. Голову, лицо. Агафонкин рисовал себя в воздухе – объемно, отдельно, осмысленно.

Он хорошо помнил свое лицо: зеленые глаза, тонкий нос, линию рта, волнистые каштановые, спадающие на высокий лоб, кудри. Выяснилось, однако, что Агафонкин не помнит, как выглядят руки: их строение, рельеф мышц, длину. Сетку морщин на ладонях, складки на сгибе локтей – всего этого не помнил Агафонкин, оттого что никогда не смотрел внимательно.

Ноги он не помнил совсем. А ведь еще оставались спина, ягодицы, затылок. Этого Агафонкин не мог и представить. Как часто мы смотрим на свой затылок? Как хорошо его помним? А спина? Агафонкин, конечно, мог представить спину вообще, но эта спина будет абстракцией, и, стало быть, он воссоздаст не конкретного себя, а некого гибрида с абстрактной спиной.

А органы внутри? Селезенка, печень, желчный пузырь. А сто триллионов клеток, из которых лишь десятая часть человеческая, а девяносто процентов состоят из различных бактерий? Матвей Никанорович удивил его в детстве, рассказав, что люди на девяносто процентов состоят из бактерий. Как представить себе населяющие его девяносто триллионов клеток бактерий, причем не абстрактных бактерий, а живущих в нем, Алексее Агафонкине?

И пытаться не стоит.

Он был слишком сложен. И слишком плохо себя знал. Гегель не выдержал испытания практикой. Агафонкин не мог быть богом. Богом мог быть только бог.

Оставалось ждать.

Представление Агафонкина о себе повисло в пузырчатой тьме контуром, абрисом, пунктиром. Он не мог сделать его сплошным. Контур не наливался массой и оттого не мог двигаться.

Легкий смешок рядом. Совсем рядом – слева. Нет, справа. Сверху. Снизу. В пространстве перед Агафонкиным распахнули еще одно пространство – прозрачный квадрат. Словно подняли занавес в театре. Представление начинается.

– Представление начинается, – впорхнул в образовавшийся квадрат голос Гога. – Но, заметьте, Алексей Дмитриевич, начинается не для всех. Нет – не для всех. Для некоторых оно, возможно, подходит к концу.

“Где он? – думал Агафонкин. – Где он прячется?”

– Загадки, загадки, загадки, – веселился Гог. – Где я? Где? Где? Прошу не рифмовать.

Агафонкин и не думал. Он попытался ответить, но безо рта говорить было затруднительно.

В прозрачном квадрате появилась черная тень: длинный халат, контур цилиндра, тонкие ноги в женских туфлях на высоких каблуках. Тень была словно нарисована тонким грифелем и не имела объема. Тень была плоской – детский рисунок карандашом.

– Глядите, глядите! – заголосил Гог – ручки-палочки взметнулись в притворном удивлении. – К нам приехал, к нам приехал… М-да, пей до дна, пей до дна, пей до дна! – Он поднял к щели рта воображаемый бокал с шампанским. И воображаемо выпил.

Отчего-то Агафонкин знал, что это шампанское.

– Кто же к нам приехал? – спросил Гог. – Кто это? Алексей Агафонкин? Товарищ Курьер? Венец творенья? Его Величество Человек? Отчего же мы не двигаемся, не ведем любезную уху беседу, как приличествует случаю, а висим в пустоте пунктирной линией, болтаемся в вакууме, словно – как сказал бы мой грубый, но наблюдательный друг Магог, – говно в проруби?

– Говно и есть. – Густой, интеллигентный баритон сверху: – Только без проруби.

– Ах, милый Магог, – заломил проволочки рук расстроенный Гог, – к чему, к чему эти ужасные выражения? Эта вовсе не подобающая торжественной оказии вульгарная лексика? Не принижайте, не принижайте момента.

– Хули тут принижать? – поинтересовался Магог. – Мы ж его сейчас…

– Безусловно, – прервал друга Гог. – Но сделаем это торжественно. Я бы сказал – мистериально.

Он взмахнул рукой и, чуть поклонившись, взвизгнул:

– Представление начинается!

Рядом с ним в квадрате возник Магог. Вернее, не Магог, а контур – высокий человек в сером пальто и серой кепке. “Здесь нет цветов. Как я знаю, что он серый? – подумал Агафонкин. – Мозг дорисовывает, основываясь на прежнем опыте? Может, в действительности все выглядит не так, как мы видим? А мы видим то, что нас приучили видеть?”

– О, дурная бесконечность размышлений! – процитировал Гегеля веселый, милый Гог. – О, игры рассудка, отрицающего единство конечного и бесконечного, и вся прочая галиматья высоких рассуждений, которые наш друг Георг Вильгельм Фридрих обдумывал в Гейдельберге, пока его незаконнорожденный сын, маленький Людвиг, томился в приюте. Что нам Людвиг? Неинтересен. А вот бесконечность игр ума нам интересна. Абсолютная истина нам интересна. Наука логика нам интересна. Wissenschaft der Logik. Ну-ка, помните, Алексей Дмитриевич, основной вывод гегелевской “Науки логики”?

Агафонкин помнил и хотел ответить, но не мог. Он начинал злиться.

– Что такое, дорогуша? – заботливо поинтересовался Гог. – Отчего молчим? Невежливо, право невежливо, Алексей Дмитриевич. Ведь невежливо, друг мой Магог?

– Рта у них нету, – объяснил всеведущий Магог. – Им без рота говорить несподручно.

– Ай, беда! – всполошился Гог. – Как же это получилось? Недоглядели. Ничего, ничего, любезнейший, рот – дело поправимое.

Он кивнул Магогу, и тот нарисовал пальцем в воздухе карикатурный полумесяц рта. Уголки висящего в пустоте рта задвигались, тонкие – а вовсе не агафонкинские пухлые чувственные – губы разомкнулись, пытаясь схватить пустоту.

– Чур, не дышать! – весело выкрикнул Гог. – Такого уговора не было. Говорить – пожалуйста. Дышать – нихт.

– По-немецки значит “нет”, – пояснил Агафонкину полиглот Магог. – Не положено.

Гог довольно рассмеялся, чуть взлетел, завис над нижней линией квадрата и посоветовал другу:

– Я, поверьте, уважаемый Магог, не хочу вмешиваться не в свое дело, только, кажется мне, нашему гостю, может статься, затруднительно говорить без языка. Я, безусловно, не прошу вас создавать настоящий язык, творить, так сказать, поперечно-полосатую мышечную ткань, но хотя бы малым штрихом, пунктиром – сойдет для наших целей. – Он потер плоские ладошки и добавил: – Очень уж хочется послушать вывод Гегеля в интерпретации Алексея Дмитриевича.

Магог длинным указательным пальцем пририсовал висящему в воздухе рту язык. Язык шевельнулся, спрятался за щелку губ. Агафонкин понял, что может говорить через этот отдельный от него рот. Только не знал, стоит ли.

– Итак, любезнейший Алексей Дмитриевич, продолжал Гог, – revenons а nos moutons. То бишь к гегелевскому выводу. Ласкаво просимо.

– Гегель считал, – сказал агафонкинский, хотя и отдельный от него, рот, – что конечное продолжает существовать как посюстороннее, а бесконечное – как потустороннее, вне которого находится конечное.