Любовь преходящая. Любовь абсолютная - читать онлайн книгу. Автор: Альфред Жарри cтр.№ 33

Она бела, как бледные камни цветные.

Молочного топаза, лилового рубина, мертвого жемчуга порошковая смесь.

Как плоды из сада Алладина, что не успели созреть.

Если они и зелены на вид, то лишь потому, что небо — темно-пунцово.

Шевелюра — черна до фиолетовости епископальной [161] .

Существуют морские епископы [162] , что растворяют свои аметисты [163] в лобзании, совершая конфирмацию волн.

Кожа казалась бы темной, несмотря на этот контраст, при строгом наличии пушка, как намытая галька и торсы витые сирен.

Когда она обнимает Эмманюэля, ее подмышки мигают всеми своими ресничками, словно кисточками, что пытаются сепией воздух окрасить.

Где-то вдали — чешуйки морских зверей.

Мертвые жемчуга…

Господин Бог вновь их нанизывает — вот ожерелье.

Эмманюэль пробил витраж — головой, словно клоун в скафандре, — аквариума на вокзале Сен-Лазар.

Лицеист времен каникулярных наездов вырос в своем Кондорсе.

Он — ростом с Варию, которая выглядит гибкой бестией еще и потому, что она высока.

Но все-таки кажется ниже, чем рядом с нотариусом-недомерком.

Когда они укусили друг друга и мгновенно отпрянули, дабы увидеть в глазах блаженство; груди одной — отпечаток груди другого.

Точное наложение двух треугольников.

Ведь Господин Бог на печать Триединства обладает наследственным правом!

Они отстраняются, как раскрывается книга.

Как белые бакенбарды нотариуса, с той только разницей, что тот никогда их не сводит.

Созерцают друг друга.

Пальцы Варии щупают плечи Эмманюэля.

Она пробует разобрать, где сочленяются крылья Амура.

Их полет, возможно, столь быстрый — как у macroglossae fusiformes и stellatarum [164] , приколотых на витринах спальни, — что заметна лишь дымка.

Но вдруг что-то черное — банальность или фатальность темного диска после разглядывания солнца — как из двойного кувшина [165] , выпало из зениц Эмманюэля и запало в зеницы Варии.

Осадок Любви, что есть Страх.

Вария дрожит как под снегом, как ночью, когда снег видится черным.

— Уходите! Я вас умоляю! Позвольте же мне уснуть одной!

Что я вам сделала?

Ее голос надломан до клекота.

— Сжальтесь же надо мной!

Так говорит и та, другая Книга, когда ее раскрываешь:

— Aotrou Doué, о…

Сжалиться, для Бога, значило бы от собственной божественности отречься.

Ведь в его присутствии страшно всегда.

И вот уже порождается Страхом инстинктивный жест, защитный рефлекс — самый опасный враг для Господина Бога.

То, что для него может быть самым неприятным.

Госпожа Жозеб в своем абсолютном праве.

— Я у себя дома!

Она бросается к стене.

Разумеется, кроме чучел птиц и рассохшихся рамок с тельцами насекомых — щебетание и шорохи живут вовне, в неколебимой листве, что вырезает Контора, — имеется у нотариуса и замысловатая коллекция оружия разного и экзотического.

Она срывает первый попавшийся под руку нож.

Это ханджар [166] , и его рукоять не в форме креста, скорее — развилка сяжков булавоусого скарабея.

— Уходите или я вас убью!

Перед бестией, что под кору тел внедряет смерть своим яйцекладом, Эмманюэль вспоминает — в мгновение ока — о детской божественной радости от рассматривания чудищ, расставленных на столе у нотариуса.

Он готовится вновь пошатнуть стол.

Одним легким вздохом.

Тем, что легче малейшего вдоха.

Дуновением от ресниц.

Ибо видит впервые, необычно отчетливо, что именно Варию напугало.

Насколько силен ты, когда обнажен и недвижим, взирая на ятаган вознесенный.

Ибо тот, кто оружием потрясает, признает тем самым, что он — слабее тебя, раз за помощью обращается к металлу.

Они безобидны, поскольку они вдвоем.

И ты либо пьян, либо грезишь, поскольку они двоятся в глазах.

Эмманюэль доверия преисполнен, той потрясающей веры, которую надлежит ощущать, вернее, которую ему надлежит ощущать, под ножом гильотины, невероятном в своем падении, даже когда мгновенный щелчок раздается.

Поскольку:

— Это с вами еще никогда не случалось.

— Такое случается в жизни лишь раз.

— А верно ли, что закон падения тел подтверждается также и в случае с гильотинным «барашком» [167] ?