— Белый все-таки сделал это, мой государь. Он пролил кровь на голубой свет звезд и отковал древнейшим из заклятий пятерку убийц.
— Мы этого ждали, — спокойно, будто ему сообщили: «Завтра облачно, возможны осадки», согласился блондин. Рука его, свободная от свитка, скользнула к виску и потерла пульсирующую голубую жилку.
— Ждали, государь. Полагаете, будет война?
— Тайная или явная, но ты прав, Сойрик, будет, — подтвердил тот, кого назвали государем, и швырнул в огонь очередной свиток. — Проклятый безумец не остановится ни перед чем. Сковать рабскую пятерку…
— Он слишком ненавидит вас, милорд, и никогда не простит смерти Неавейн.
— Использовать магию света для такой мерзости из-за единственной дуры, сделавшей выбор в пользу смерти и яда вместо преступной любви. — Блондин брезгливо мотнул головой. — Жаль, мы не могли завладеть камнем и уничтожить.
— Не сковать собственное оружие?
— Мерзость, — снова выплюнул слова блондин. — Те, кто ступают на нашу дорогу, ступают сами. Добровольный выбор — единственное условие и залог верного служения, все иное — гнусь и ложь. Так можно получить раба, но не соратника или хотя бы слугу, к которому повернешься спиной, не опасаясь удара. Светлый Авульфик когда-нибудь доиграется в свои опасные игрушки. Стоит хоть одному из пятерки сбросить наваждение и сломать меч, — говоривший блаженно прижмурился, — он получит такую отдачу, которая начисто выжжет всю его силу.
— Вы знаете способ, милорд?
— Если бы знал, — практически вздохнул собеседник. — Принудить или подтолкнуть никого и ни к чему нельзя. Такой ход не будет засчитан магией. В этой игре, мой друг, слишком большие ставки.
— Значит, придется просто устранить дураков, ставших придатками железа.
— Придется, их все равно не спасти. Я приказал Серому Мареву следить за подходами к замку. На наше счастье, цвет клинков хорошо различим.
— Вы не собираетесь биться? — Это был скорее даже не вопрос, куда больше одобрение.
— Разумеется, нет. У меня слишком много дел, чтобы тратить его на экстремальные забавы.
— Он говорит про Авульфика?! — За моей спиной раздался возбужденный голос Шантры, и дальше последовали не столько вопросы и соображения, сколько поток сознания: — Значит, это он? Но почему? Разве он черный? Только усталый. Он не злой, нет, не добрый, совсем не добрый, но и не злой, и… красивый.
Девушка не ждала ответа на свои вопросы, она сорвалась с места, чем-то прошуршала и позвенела на кухне, пока я наблюдала за двумя мужчинами, беседующими у огня. Красивое зрелище, гостья права.
Появилась у кладовой Шантра, сжимая в пальцах обломок меча. Она храбро шагнула к границе портала и пыталась привлечь внимание собеседников, размахивая руками и кусочком меча. Двое не услышали и не увидели ее, разумеется. Почему разумеется? Потому что Шантра не была привратником, и, чтобы вступить в диалог с той парой за гранью, ей нужно было пересечь черту, разделяющую миры. Этими соображениями я поделилась с девушкой, и она недолго думая решилась.
— Спасибо за чай и сласти, мне пора! Я выбрала! — Это были последние слова, сказанные мне избранной.
Избранная сделала шаг, сделала выбор, совершила свой личный подвиг. Большой или маленький по меркам мира — не так уж и важно, самое главное, нужный. Лично ей и ее совести.
— Вот. — Девушка появилась на ковре у камина, прямо перед столом и креслами, частично заслоняя пламя. Пальцы по-прежнему крепко сжимали обломок.
Блондин и его собеседник не дернулись рвано, не стали звать охрану или вязать веревками Шантру, они даже почти не шевелились. Так ведут себя или совершенно беспечные люди, или те, кто в любой момент готов защищать свою жизнь и в дополнительных телодвижениях для совершенствования личной линии обороны не нуждается.
— Чем обязаны визиту, дитя? — прохладно, впрочем, без агрессии уточнил блондин.
— Я очень хотела сказать, что меч, один из голубых мечей, разбит. Только вы не слышали, поэтому мне пришлось прийти.
— И откуда же такие сведения? — вопросил второй.
— Вот осколок. — Шантра положила кусочек разбитого меча на стол, аккуратно, чтобы не задеть бумаги, и покраснела от неловкости.
— Ты утверждаешь, что это кусок голубого меча? — уточнил блондин, не то чтобы недоверчиво, скорее эдак для справки, и снова коснулся пальцами виска. Неосознанно. Бедолагу мучили мигрени? Жаль, сразу не поняла, а то бы в кармашек гостье напоследок цитрамона пачку сунула.
Такой подход в общении сработал куда лучше банального допроса. Девушка, переминаясь с ноги на ногу, принялась сбивчиво рассказывать про явление к ней Авульфика, про избранность и помутнение собственного рассудка на этой почве, про то, как шагнула ко мне на кухню и словно очнулась от слишком сладкого сна, оттого испугалась всерьез. Закончила она рассказом про Конрада, его слова о мече и то, как запросто вампир расколотил опаснейший предмет.
А двое в креслах переглянулись и расхохотались. Шантра сбилась и подавленно замолчала, не понимая, над чем смеются мужчины. Но смех был не злой, поэтому губ девушки коснулась робкая улыбка. Блондин резко прекратил хохотать, встал с кресла и, подойдя к избранной, бережно-бережно взял ее ладошку в руки и запечатлел на пальчиках благодарный поцелуй.
— Милое дитя, ты сама не ведаешь, что сотворила.
— Но я же ничего… это Конрад… — попробовала оправдаться Шантра, однако руки у блондина не отнимала, только краснела, как спеющая на солнцепеке земляника.
— Глупышка, — мягко поправил ее блондин. — Только в том случае меч можно уничтожить, если избранный клинком отказался от него полностью, душой и сердцем, ни о чем не жалея. Тогда действительно он становится хрупче стекла.
— Ты пришла сказать нам об осколках? — подбросил вопрос советник.
— Не только. Я подумала, — Шантра в очередной раз смутилась, — вы вели речь о других четырех мечах. Может быть, я смогла бы как-то поговорить с теми, кому их дали, объяснить, как объяснили мне. Я ведь знаю, что они чувствуют, потому что чувствовала сама эту одержимость целью «убить Черного Властелина» и сознавала… э-мм… почти всемогущество…
— А теперь убить не хочется? — полюбопытствовал, в самом деле полюбопытствовал блондин, как доктор у выздоровевшего пациента о симптомах болезни.
— Нет, — потупилась Шантра. — Вы же не злой. Уставший, да, строгий, суровый, а еще у вас голова болит, и мне вас жалко, извините.
Хрустальный графин на подносе, на треть полный красным вином, раскололся на части с мелодичным звоном, вино не разлилось лужей, а взметнулось красивым фонтаном и опало, усеивая брызгами стол, бумаги, ковер, задело даже блондина и Шантру. Девушка машинально подняла руку с капельками и слизнула.
— Не злой, — завороженно повторил мужчина, вновь взял ее за руку и тихо сказал, будто поделился секретом: — Знаешь, голова больше не болит.