Королеву играет свита - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Успенская cтр.№ 35

Вскоре из комнаты донесся ее воркующий голос. Дети смеялись и щебетали, соскучившись по матери.

— А где Кутькова? — капризно ныла невыспавшаяся Даша. — Она обещала нас сегодня повести на качели!

— Пойдем, обязательно пойдем! — пообедала Нина. — А Кутьковой здесь больше никогда не будет…

Конечно же она осталась с мужем. Куда она могла уйти с двумя малолетними детьми? К кому?

Вечером окончательно протрезвевший и потому безмерно виноватый Иван валялся перед ней на коленях.

— Прости, Нина, прости… — твердил он. — Даже не знаю, как все получилось… Пьян был, понимаешь? — Он печально покачал головой и схватился руками за шею. — Ох, горло болит…

— Так тебе и надо, — уже без злости проговорила Нина и неожиданно прижалась к мужу. — Ох, как я соскучилась…

— А как же Корзунов? — осторожно спросил Иван, отстраняясь.

— Какой еще Корзунов? — рассмеялась Нина. — Это все твои пьяные бредни!

Ничего у меня с ним не было и быть не могло.

— Но мне же рассказывали!

— Кто рассказывал?

— Макс Руденко слышал, как на студии говорили, и вообще…

— Слушай его больше.

Так они помирились.

После этого случая Тарабрин, словно заглянув в глаза близкой смерти, зарекся пить.

Он держался несколько лет. Его внезапная трезвость пришлась не по душе его бывшим собутыльникам. Особенно она не понравилось Максу Руденко. Он потерял возможность манипулировать тем, перед кем так униженно и сладострастно пресмыкался.

А вероломную Кутькову Нина решительно и бесповоротно вычеркнула из своей жизни. До поры до времени…До смерти мужа.

Глава 9

Взросление, тяжелое и смутное, как болезнь, наступило внезапно. С Катей творилось что-то странное. Настроение было отвратительно плаксивым, ее охватывала странная слабость, ничем не хотелось заниматься, никуда не хотелось идти — а особенно в школу. Хотелось лечь на диван и, уткнувшись в книжку, погрузиться в выдуманный мир приключений, где женщины все как на подбор красавицы, а мужчины — рыцари без страха и упрека.

Себя Катя считала отъявленной уродкой, искренне жалея, что вообще народилась на свет. Чтобы не расстраиваться, она потихоньку унесла зеркало из своей комнаты, потому что оттуда на нее взирало лупоглазое, чернявое существо с нечистой кожей и сальными волосами (сколько их ни мой, они все равно становятся грязными уже на следующий день).

Порой Катя тайком доставала с полки, где хранились пожелтевшие газетные размытые вырезки и четкие журнальные оттиски, сложенный вчетверо портрет волоокой красавицы с пшеничной косой и бирюзовым взглядом. С ненавистью, более похожей на обожание, она пристально изучала это лицо. Жадный взор скользил по красиво очерченным бровям, отмечал удивительную правильность подрисованных карандашом глаз, кошачью мягкость ноздрей, нежный овал лица, бархатную гладкость безупречной кожи, многообещающую лукавость улыбчивых губ. Как она завидовала своей матери — и как ненавидела ее!

Ну почему, почему она такая уродка, почему она нисколько не похожа на мать? Катя казалась сама себе чернавкой. Мучительно было сознавать, что эта экранная красавица не какой-то недостижимый идеал, который редко встречается в жизни, а ее родная мать, самый близкий ей по крови человек.

Катя со вздохом прятала снимок в самый дальний угол и отправлялась на кухню. Она шарила по шкафам в поисках чего-нибудь сладкого, чтобы подсластить свое излишне горькое самомнение. Набив рот конфетами или, когда не было конфет, обыкновенным сахаром, она, протяжно вздыхая, валилась с книгой на диван и, сосредоточенно двигая челюстями, переносилась в страну грез, откуда так не хотелось возвращаться. Как результат чрезмерного потребления сладкого, на следующий день прыщей становилось еще больше, и настроение портилось еще сильнее.

С бабушкой отношения в последнее время тоже не ладились. Катя больше не прижималась к ней, не ласкалась, как котенок, называя своей милой бабулечкой, С наслаждением человека, получающего удовольствие и от чужой, и от своей собственной боли, она грубила ей, с мрачным удовлетворением сознавая свою несправедливость. Она врала про оценки в школе, про поздние прогулки с подругами, про свои отношения с мальчиком из параллельного класса, врала так много и разнообразно, что постепенно стала путаться в собственном вранье. Когда бабушка ловила ее на несоответствии, она с мстительным удовлетворением упрекала ее: «Вы все хотите от меня избавиться! Вот уеду от вас!» О матери теперь она никогда не упоминала, как будто ее не существовало.

Слезы бабушки, которая тихо и мучительно умирала у нее на глазах, доставляли ей чуть ли не садистическое удовольствие. Бабушка теперь редко бывала такой, как прежде — деятельной, сильной. В дом зачастили доктора из поселковой больницы, постоянно приезжала «скорая» с уколами, после которых метавшаяся на кровати Вера Мироновна измученно затихала, с облегчением опустив морщинистые желтые веки.

Однажды Катя спросила у доктора, что за болезнь у бабушки. Тот, отведя глаза в сторону, ответил, что у нее пневмония с осложнениями, и Катя на том успокоилась. Ей было прекрасно известно, что после изобретения антибиотиков от пневмонии больше никто не умирает. Кроме того, советская медицина, как известно, лучшая в мире, и потому за бабушку беспокоиться нечего. Ей и так доставляло уйму беспокойства ее взрослеющее тело и гипертрофированно важные проблемы. Ничего, уже сколько раз такое бывало. Бабушка полежит немного, покряхтит, а потом встанет и пойдет возиться по хозяйству. И вновь все потечет по-старому.

Однажды бабушка стонала всю ночь, громко кричала так, что даже разбудила соседей. Они вызвали «скорую», успокоили проснувшуюся Катю, уверяя ее, что ничего страшного нет, при пневмонии подобные приступы — обычное дело.

Их лица были печально-лживы, но Кате недосуг было заниматься выражением чужих лиц. Внутри нее клокотала такая бездна черноты, что борьба с ней отнимала все ее душевные и физические силы.

Приехала «скорая», фельдшер сделала укол, и бабушка на короткое время затихла на огромной кровати с никелированными шарами — маленькая, ссохшаяся, уставшая от затянувшейся борьбы за жизнь. Врач пошептался с соседями и сообщил Кате, что нужно отвезти бабушку в больницу. Девочка сосредоточенно кивнула. На душе у нее было тревожно и смутно. Как-то неуютно, неуверенно стало у нее на душе…

— Тебя скоро выпишут? — спросила она бабушку, хмуря лоб.

— Скоро. — Бабушка через силу растянула в улыбке посиневшие губы.

— Честное партийное?

— Честное партийное, — твердо ответила она.

Катя успокоилась. Она знала, что единственное, чему еще можно верить в этом мире, так это «честному партийному» слову бабушки. Их совместная жизнь казалась ей незыблемой и прочной — бабушка, дом в Калиновке, школа, ее собственное нравственное и наружное уродство.