Голая правда - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Успенская cтр.№ 40

Сам Кабаков выглядел представительным господином на склоне лет. На его лице еще сохранялись черты былой мужественной красоты, которую постепенно вытесняло благородство подступающей старости. Несколько десятков лет назад Кабакову привелось играть опера в одном из знаменитых фильмов той эпохи. По прихоти сценариста он ползал с пистолетом по кустам, прыгал с крыши (не сам Кабаков, естественно, а его дублер), глубокомысленно расхаживал по кабинету с портретом Ленина на гладкокрашеной стене и периодически выдавал многозначительные туманные фразы, из которых явствовало, что он уже знает личность преступника, но не сообщает этого зрителю исключительно для того, чтобы держать его в неведении до конца фильма. В те годы Кабаков был стройным моложавым мужчиной, от которого сходили с ума зрительницы всех возрастов. Ему представлялось, что все следователи должны выглядеть именно так.

«Квашня», — критически подумал он, пристально оглядев Костырева, и даже слегка развеселился. Они вызывают его повестками, как рядового свидетеля! Он им задаст жару своими показаниями!

Раз в жизни побывав в роли следователя, Кабаков относился к этой работе как к делу некогда знакомому и даже близкому. Поэтому он загодя продумал те возможные вопросы, которые задал бы сам себе на месте Костырева, если бы тот не знал всех обстоятельств, которые знал Анатолий Степанович. Он внутренне собрался, подготовил ответы на придуманные им самим вопросы и надеялся разойтись с милицией в считанные минуты.

— Садитесь, пожалуйста, — любезно пригласил его Костырев.

И вдруг Кабакову стало немного тревожно, защемило сердце. Он потянулся рукой к нагрудному карману пиджака, где лежал валидол, но вовремя одумался и опустил руку — они могут неправильно истолковать его жест, могут подумать, что он чего-то боится, давит на жалость.

— Анатолий Степанович, — осторожно обратился к нему Костырев, от которого не ускользнуло волнение посетителя. — Мы хотели бы услышать от вас, что вы думаете о гибели Шиловской.

— Что я думаю, — горько усмехнулся Кабаков, неожиданно вдохновляясь. — Я не думаю… В таком состоянии, в котором нахожусь я после смерти Евгении Викторовны, невозможно думать. Можно только рыдать, проклинать Господа Бога и… рыдать… Что вам сказать… Я потрясен. Я не просто потрясен — ошарашен, угнетен, поражен в самое сердце. Такая женщина погибла!.. Такая замечательная актриса! Какой у нее был талант! Нет, вы, человек, чуждый миру искусства, по специфике вашей профессии не можете понять всей масштабности и полноты ее дарования… Она была… Она была великой женщиной! Великой актрисой! И только ранняя трагическая гибель помешала ей завоевать мировую славу…

Внезапно расчувствовавшись, Кабаков смахнул незапланированную слезу и страдальчески приподнял брови. Увлекаясь, он начинал действительно верить в то, что говорил.

— Да-да, — воспользовавшись возникшей паузой, вставил Костырев, — мы понимаем и разделяем ваше горе… Но хотелось бы узнать… Скажите, как к Евгении Викторовне относились в театре? У нее были враги, завистники?

— У Женечки? Что вы! — Кабаков смутился. — Извините, что я ее так называю, но наша разница в возрасте и та дружеская близость, которая существовала между нами в течение долгих лет, дает мне право на это… Я отношусь к ней как учитель к любимой, лучшей ученице, самой талантливой. Я всегда гордился ею и поэтому… Нет! В театре все любили Евгению Викторовну. Она была наша ярчайшая звезда, этого не могли не признать даже завистники. Она была восходящей звездой на небосклоне нашего театрального мира, и никто не посмеет отрицать…

— Так, значит, все же у нее были завистники, — утвердительно сказал Костырев.

«Цепляется к словам», — решил Кабаков, но отступать уже было некуда, слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Завистники? — переспросил он. — Понимаете, мы, люди творческих профессий, очень специфически относимся к чужому успеху, я даже сказал бы, ревниво… Матушка-фортуна иногда несправедливо обделяет одних и награждает других. Но Женечку все любили, просто души не чаяли. Вы, наверное, не знали ее при жизни. Какая это была женщина! Умница, красавица, интеллигентнейший, образованнейший человек! Ее невозможно было не любить! Она помогала молодым, начинающим актерам, поддерживала стариков — широчайшей души человек! Не было в театре ни единой души, желавшей ей зла. Она была эпицентром нашего театра, как бывает эпицентр взрыва или землетрясения — такая от нее исходила энергия.

— Вы можете назвать человека в театре, который был бы наиболее близок Шиловской?

— Да Боже мой, мы все были ей близки. Мы, наш театр — это одна семья, живущая единым духовным светом.

— Но кто-то ведь был ей наиболее близок?

— Да, конечно, — замялся Кабаков, но потом как будто вспомнил. — С Маргаритой Величко Евгения дружила еще с училища.

— В течение нескольких последних месяцев между ними наступило некоторое охлаждение. Вы знаете, почему?

— Вы хотите, чтобы я пересказал театральные сплетни, которые множатся, как грибы после дождя? — высокомерно спросил Кабаков. — Я не распространяю слухи!

— Но вы, как артист и руководитель театра, должны представлять картину человеческих взаимоотношений, сложившихся в коллективе.

Кабаков, пожевав тонкими лиловыми губами, вынужден был нехотя ответить:

— Да, перед гибелью Евгении между ними наметилось некоторое охлаждение. Понимаете, мне неудобно касаться этого, но… Вы меня вынуждаете. Женечка подружилась с одним молодым актером. Маргарита не поняла этой дружбы. И даже, извините, начала излишне утешать себя алкоголем, так что у нас с ней возникали конфликты на этой почве.

— Величко угрожала Шиловской?

— Ну что вы, я никогда не слышал от нее подобных высказываний!

— Величко при актерах Сорине, Ромашкиной и Гарбуз перед спектаклем «Таланты и поклонники» кричала, что убьет, как у нас записано, «эту дрянь, выпустит ей кишки».

— Марго так говорила? — растерялся Кабаков. — Я лично не слышал, но очень может быть… Я ее хорошо понимаю. Вы не знали Евгению Викторовну при жизни, но поверьте мне, она была очень сложным, гипертрофированно сложным человеком. Она шла напролом, тогда как надо было искать обходные пути. Она эпатировала всех своими поступками, когда надо было затаиться, шокировала словами, когда надо было промолчать. Такой уж она была сложный и непредсказуемый человек… Что-то в ней надломилось за последние несколько лет… Надо знать ее жизнь, как знаю ее я, чтобы не осудить за это. Она была очень сложным человеком. Адски тяжелым. Она могла высказать правду в лицо, когда никому не хотелось слушать. Могла поступить наперекор здравому смыслу, из одной прихоти. Могла поступить так, чтобы досадить кому-то, даже если ей это было невыгодно. Да, Женечка очень изменилась за последние три года…

— Наверное, у нее были неприятности?

— Неприятности? Это не то слово! Мне иногда казалось, что она коллекционировала своих врагов, как иная женщина коллекционирует побрякушки. Она безжалостно рвала и портила хорошие отношения даже с теми немногими, с кем они еще оставались.