Эти присказки она слышала еще в детстве от кормилицы и даже не вслушивалась в то, о чем в них говорилось. Потому сейчас просто перевела их на французский язык. Жан, заслушавшись, открыл рот и проглотил ложку супа. Подождал, не вернется ли тот назад, но, видимо, суп легко скользнул в воспаленный желудок, и Сонин «пациент» потянулся за следующей ложкой.
Съев до конца весь суп, он откинулся на подушку и вытер со лба испарину.
— Спасибо, Софи, ты меня спасла… Ты удивительная женщина. Жаль, что я тебя недостоин.
— О чем ты говоришь, Жан! Разве мы не друзья? Разве я хоть раз дала тебе понять, будто отношусь к тебе… не так, как к равному?
— Если мы равны, то ты у нас primus inter pares, первая среди равных.
Он произнес это с какой‑то безнадежностью, так что Соне стало не по себе. Неужели Разумовский что‑то посмел ему сказать?
— Что случилось? — спросила она, следя за выражением его лица; сейчас он в таком расслабленном состоянии, что ничего не сможет от нее скрыть. — Чего вдруг ты начал считаться, кто из нас первый, а кто не первый?
Он не ответил, помолчал, вспоминая, и спросил:
— Что значит русское слово «выс‑кач‑ка»?
— Выскочка, значит. — Соня замялась, соображая, как бы помягче сказать. Становилось понятным, в какое русло свернуло общение между двумя мужчинами, не слишком симпатизирующими друг другу.
— Не жалей меня, переведи дословно.
— Выскочка — человек, который… слишком быстро выдвинулся.
— Тот, который вдруг стал графом? — горько подытожил Жан. — Мсье Леонид тоже граф, и он не может пережить, что какой‑то лекаришка сравнялся с ним в титуле.
— Ну, если уж на то пошло, открою тебе его тайну. Разумовский — граф всего лишь во втором поколении. Так что если он чем и может хвастаться, то лишь этим.
— Раз ты так добра ко мне, Софи, тогда и я расскажу тебе свою тайну… Видишь ли, на самом деле я тоже происхожу из знатного дворянского рода, и еще неизвестно, стали бы мои предки знаться с такими, как Леонид…
— Нет, нет, только не это! — запротестовала Соня. — Будь умнее, прошу тебя, Жан. После каторги, с которой он чудом выбрался, Леонид, как я думаю, только с виду обычный человек. На самом деле в душе его такая неразбериха, на поверхности которой и обида, и зависть, и злость, а еще глубже — недовольство собой. Наверняка он сам виноват, что попал в такое неприглядное положение…
— Ну вот, ты его оправдываешь, — насупился Шастейль.
— Не оправдываю, я объясняю, почему ты должен быть умнее… и сильнее.
Она произнесла последнее слово с запинкой, потому что с некоторых пор стала сомневаться в мужской силе духа и стойкости вообще.
— Прости, я тебя перебила. Ты только стал рассказывать о своем дворянском роде.
Жан взглянул на нее с укоризной. Соня всегда его недооценивала. Сколько еще ему нужно сделать и чего добиться, чтобы она увидела в нем равного себе?
— Да, наш род восходит еще к древним галлам. И до одного прискорбного времени мы могли гордиться своим родом… Но с некоторых пор мы перестали приставку «де» употреблять и предпочли затеряться среди других ничем не известных Шастейлей…
— Что ты говоришь! — воскликнула Соня. — Я слышала, люди незнатные добавляют к своим фамилиям приставку «де», но чтобы от нее избавлялись… Наверное, это и в самом деле захватывающая история.
— Захватывающая! Для человека постороннего…
— Если и вправду я тебя, как ты говоришь, сегодня спасла, — рассердилась Соня, — тогда немедленно перестань говорить со мной так, будто я и в самом деле тебе посторонняя. После того, когда мы вместе столько пережили. Как ты можешь?!
— Однако этот твой Леонид, кажется, задел меня глубже, чем хотелось бы. Я никак не могу успокоиться, прости. Выскочка!.. Ты не очень торопишься?
— Не очень, — улыбнулась Соня, — это утро я решила посвятить тому, чтобы избавить от похмелья своего хорошего друга.
Жан поцеловал ее руку и устроился в постели поудобнее.
— Прости, я еще немножко полежу. Слабость… Так вот, лет сто назад или немного больше жил во Франции человек, которого звали Франсуа Гало де Шастейль…
— Ты начинаешь как настоящий сказочник. — Соня тоже устроилась поудобнее. — Как ваш известный Шарль Перро.
— Только сказка моя не слишком веселая. Так вот он, получив степень доктора права, стал членом Мальтийского ордена и отличился в морских сражениях с магометанами… Как много я бы дал за то, чтобы в гостях у Арно де Мулена иметь право сказать: «Мой предок тоже был членом ордена и даже за свои подвиги получил из рук великого магистра золотой крест Святого Иоанна Иерусалимского»…
Соня слушала затаив дыхание. Совсем как в детстве, когда отец рассказывал ей о легендарных прабабках. И в самом деле, скажи он о том командору, как бы тот обрадовался такому почти родству.
— …Потом мой предок вернулся во Францию, служил принцу Конде и стал капитаном его гвардии. Но видимо, он был склонен к авантюрам, потому что оказался в центре заговора против короля и был приговорен к смертной казни. Только Франсуа Гало не тот человек, чтобы смиренно склонять голову под ударами судьбы. С помощью одного из своих друзей, такого же авантюриста, как и сам, ему удалось бежать. И не куда‑нибудь, а на Мальту.
— Значит, Фортуна его все‑таки любила.
— Наверное, как блудного сына, заодно и наказывая. Ибо по пути на Мальту он попал в плен к пиратам и два года был пленником в Алжире, пока за него не заплатили выкуп.
— Однако ваша семья была еще и богатой, — заметила Соня.
— Богатой и знаменитой, — вздохнул Шастейль. — Только моему предку все равно этого не хватало. Вернувшись из плена, в Марселе он вступил в орден кармелитов. Остается только гадать, что его туда привело, ведь устав этого ордена отличался особой строгостью. Может, в память о дяде, который был известным отшельником? В юности я читал о кармелитах. Они должны были жить в отдельных кель—ях, вообще не есть мяса, все время молиться или заниматься рукоделием. Моему предку удалось ввести в заблуждение монахов показным благочестием, и Франсуа стал настоятелем монастыря.
— Пока ничего страшного в деяниях вашего предка я не усматриваю, — сказала Соня. — Он стал служить Богу…
— Он стал служить своим пагубным страстям! — воскликнул Жан. — Не знаю, как на протяжении всей жизни ему удавалось совмещать свой сугубо светский нрав со служением Господу. Так, он влюбился в одну юную девушку, похитил ее и поселил в келье монастыря.
— Не может быть!
— Выходит, может… Теперь представляешь, Софи, что я чувствовал, когда слушал рассказы де Мулена о самоотверженном, бескорыстном служении церкви. Старый благородный рыцарь — с одной стороны и похотливый развратник — с другой… Когда украденная Франсуа де Шастейлем девушка забеременела, преступный настоятель не нашел ничего лучшего, как задушить ее в своей постели. Чтобы скрыть это злодеяние, он с одним своим приятелем‑мирянином решил похоронить тело несчастной в часовне при монастыре. К несчастью для него, за кафедрой часовни ночевал некий паломник. Он все видел и на суде свидетельствовал против Франсуа де Шастейля.