– Религия, – ответила она, безжизненная, как пыль.
– Не политика?
– А разве в Нью-Йорке это не одно и то же?
– Нет, – возразил я. – Смотрите. Если человек решает убивать птенчиков и прятать их тела в тайном месте, им может двигать религия, или, скорее, ее безумное извращение. Но не политика. Политика ориентирована не на секретность, а на известность.
– Да, – согласилась Мерси, – но все явно изменилось после этой… этой жестокости в церкви, верно?
– Именно. И потому мне кажется, с преступником что-то случилось. Может, он нервничает, потому что мы подбираемся к нему. Может, у него стало хуже с головой. Было еще одно письмо, посланное доктору Палсгрейву, из которого можно такое допустить. Может, он по какой-то нечестивой причине хотел вовлечь в историю отца Шихи. Но сегодняшний случай определенно выходит за рамки всех прежних, и я не верю в политические мотивы прочих убийств, что бы там ни писала «Геральд». У этой жестокости есть цель. Нарисованные вокруг тела кресты, все окружение… Жестокость ради привлечения внимания.
– Я полагаю, собор был заперт. Как он пробрался внутрь? – спросила Мерси.
– Пока не знаю. Но я это выясню, честное слово.
Она встала и грациозно допила виски.
– Прошу вас, узнайте, мистер Уайлд. А сейчас я должна идти. Я слишком внезапно выскочила из дома.
Зная ее, я не ожидал других слов.
Но она остановилась, положив руку на ручку двери, и метнула в меня изогнутую бровь.
– Пообещайте, что вы будете осторожны.
– Обещаю, – ответил я.
Мерси Андерхилл ушла домой.
Несколько секунд я глупо ухмылялся своему виски, думая о своей беспокойной работе. О задаче, которую практически невозможно решить. Об обезображенном лице. Об исчезнувших сбережениях.
Осушая стакан, я провозглашал безмолвный тост за все и каждую из моих неудач. И только потом запер за собой дверь спальни отца Шихи.
Когда я вернулся в собор, большую часть крови уже смыли, шеф Мэтселл и доктор Палсгрейв ушли, а мистер Пист складывал в мешок найденные улики. Несколько мутноглазых клириков переговаривались шепотом, с религиозным рвением работая швабрами. Отец Шихи исчез.
– В Гробницах, – пояснил мистер Пист. – Его доставили на допрос.
– Это полный бред, – не сдержавшись, бросил я. – Он что, арестован?
– Нет, но учитывая улики… посмотрите на ситуацию с позиции шефа Мэтселла. Если мы правы насчет Шихи, он выйдет на свободу через два часа. Но если мы ошибаемся и станет известно, что мы ошибались, а могли бы допросить его, с «медными звездами» будет покончено.
Я кивнул. За правым глазом лесным пожаром бушевала головная боль. Сам глаз не пострадал при пожаре, но я заподозрил, что напрягаю его, когда сержусь. А я был рассержен до предела. Уже раз не сдержавшись, я хотел прийти в себя.
– Доктор Палсгрейв пошел с ними?
– Он ушел домой. Жаловался на сильное сердцебиение.
Я в ярости открыл рот.
– Он – частное лицо, которое не имеет с преступлением ничего общего, – рассудительно перебил меня мистер Пист. – Я скажу вам, мистер Уайлд, чем я собираюсь заняться. Я собираюсь написать отчет, когда подольше погляжу на эти инструменты. Я собираюсь съесть пару устриц и немного хлеба с маслом, но очень быстро. А потом я собираюсь отправиться на север и найти владельца тех использованных кондомов. А вы?
Простив старого голландского безумца за все беды, в которых не было его вины, я кивнул.
– Мисс Андерхилл опознала птенчика. Его звали Маркас, он из дома терпимости в районе верфей. Я собираюсь выяснить, как он пропал и кто последним его видел.
– Замечательно, – воскликнул он. – Тогда удачи нам обоим!
– Мистер Пист, вы должны знать: я благодарен за ваши глаза. Не многое в этом расследовании вызывает мою благодарность.
– Наблюдение – честное ремесло, – ответил он с уродливой и прекрасной улыбкой. – И хорошо выученное. Я стараюсь изо всех сил.
– А как вы начали этим заниматься? – не мог не спросить я.
– Мои родители были голландскими торговцами мехом. – Он наклонился вперед, опершись о спинку ближайшей скамьи. – Они лишились своих денег прежде, чем ушли из жизни, и так я остался без наследства. Но в один прекрасный день старый друг моего отца пожаловался, что у него со склада украли три сотни ярдов очень дорогого шелка, а украсть их мог только тот, кто знал, что заднее окно плохо запирается, – либо работник, либо близкий друг. Друг отца ужасно возмутился и предложил награду в десять долларов за возврат шелка. Мистер Уайлд, я помню выражение его лица. Ему больно, потому что его ограбил один из людей, которым он доверял. Я никогда не забывал это, и никогда не забуду. Видите ли, я его понимал, поскольку партнер моего собственного отца растратил много денег, и потому мне пришлось пускать свою кровать на растопку. Когда вас обокрали, вы очень плохо себя чувствуете.
Я кивнул, зная, что это правда.
– То есть вы нашли шелк, получили награду и так открыли свой талант?
– Талант имел мало общего с моим первым успехом, раз уж я сам украл эти ткани.
Я вскинул брови, и он с готовностью рассмеялся.
– Отцовский друг предложил мне работу вместо награды. Но я не принял ни того, ни другого. На следующий день я записался в стражу и поместил объявление в газете. Поиск пропавших ценностей за десять процентов их цены деньгами. С тех пор я никогда не голодал. Я никогда не разбогатею, но я занимаюсь хорошим делом. Когда пойдете, мистер Уайлд, будьте осторожны.
Я уже прошел полпути к заднему входу, когда услышал его голос.
– А как эта барышня… мисс Андерхилл, вы сказали? Как она здесь оказалась? – вежливо спросил он.
– Волнения на улице у нее под окнами, – крикнул я. – Нам следует быть вдвойне осторожными.
– Ага, – сказал он. – Несомненно.
Но сборища людей на улицах встречаются в Нью-Йорке не реже свиней. И не та причина – совсем не та, – по которой следует выскакивать из дома. Я вышел из собора, размышляя, выбежал бы я безоружным из дома, услышав о таком, прежде чем стал «медной звездой». Все еще думая над этим вопросом и слегка стыдясь ответа, я добрался до Пайн-стрит и Валентайна Уайлда.
Мой брат шагал по улице, внимательно глядя по сторонам. Коромысло и Мозес Дейнти шли, соответственно, слева и справа от него. Вал был настороже. Заметив меня, он сбился с шага, пусть и едва заметно. Если у тебя есть брат – неважно, что он за тип, – у тебя есть преимущество: ты можешь его читать. Намного легче, чем незнакомцев. Его зеленые глаза дважды моргнули, а ты уже знаешь, сколько в нем морфия (немало, но часа четыре назад, если не раньше). Ты знаешь, в каком он настроении (насторожен, подстраховывается, но готов к драке, если она нагрянет). Знаешь, почему он здесь (ирландцы составляют львиную долю его избирателей, и он стремится их разбавить – пусть думают, что он беспокоится о загнувшихся птенчиках-мэб).