Дом обреченных - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Вуд cтр.№ 27

Вернувшись в свою комнату и тяжело привалившись к двери, я спрашивала себя, как мне все это вынести. Бабушка Абигайль отказалась от меня, дядя Генри не оправдал моих надежд, Марта сердилась, а Колин вообще был не в счет, ни в каком смысле. Кто же еще? Тетя Анна? Нет, она склоняется перед волей бабушки еще с большей легкостью, чем даже ее супруг. Тео? Нет, для него более логичным будет встать на сторону своих родителей.

Кто же тогда?

Я раздумывала, проходя по ковру, краем глаза наблюдая за последними тлеющими углями в камине, и позволила себе подойти к окнам. К тем самым окнам, которые отделяли мир здоровых и держали нас взаперти. Тех окон, через которые можно видеть неистовство природы, не страдая от него. Как разумно было бы мне сейчас вернуться в Лондон и занять свое место рядом с Эдвардом! Но ведь любовь, ненависть и скорбь не способствуют здравомыслию. Логику сердца нельзя объяснить.

Я повернулась, чтобы взглянуть на гаснущий камин. Если бы я могла попросить Эдварда присоединиться ко мне, то это могло бы примирить обе альтернативы. И одновременно мне нужен кто-то, с кем можно поговорить, кто-то, кто ответил бы на мои вопросы. Тогда я подумала о Гертруде, немке-домоправительнице, чье лицо после того, как она меня увидела, мне никогда не забыть. Потрясение? Страх? Или простое удивление? Что она думает о моем возвращении домой? Хотя непозволительно обсуждать семейные дела со слугами, но я знала, что Гертруда должна была играть значительную роль в мои детские годы, возможно даже, она была моей няней. И если это так, если она со светлой грустью вспоминает те времена, то, возможно, она будет более расположена к разговору.

Но все должно оставаться в секрете. Это я знала наверняка.

На этот раз письмо Эдварду пошло легко, поскольку визит дяди усилил мое решение выяснить полную правду, чего бы это ни стоило. Я отпустила свое перо и мысли на свободу и писала в точности то, что чувствовала — от сердца. Другого пути все ему рассказать просто не было. В заключение я умоляла его понять мое отчаяние и приехать немедленно, без размышлений бросив свои архитектурные планы. Я аккуратно запечатала письмо и решила, что прислуга могла бы доставить его с экипажем завтра рано утром в Ист Уимсли. Оттуда оно будет два дня идти до Лондона. Если Эдвард отправится в путь немедленно, то я могу надеяться увидеть его как минимум через четыре дня, самое большее — через шесть.

Чувствуя себя гораздо лучше после такого смелого шага, я с облегчением начала готовить себе постель. Комната была холодной и темной, но уже не такой чужой, как раньше. Мысль о том, что Эдвард скоро будет здесь, приносила мне успокоение. Я пользовалась ею как защитой. Опустившись на кровать, я ощутила одновременно спокойствие и волнение при мысли о том, что принесет завтрашнее утро. Наверняка визит в рощу восстановит память, тогда и ответы явятся на свет божий. И кроме рощи, решила я, уже засыпая, надо также исследовать остальную часть этого величественного старого дома, чтобы посмотреть, какие еще воспоминания моего раннего детства он может вызвать. Там было еще несколько этажей, два опечатанных крыла, бесчисленные запертые комнаты…

Я поднялась до рассвета, прекрасно отдохнувшая, спешно совершила свой туалет и на цыпочках спустилась вниз, держа перед собой свечу. Поверх шерстяного утреннего платья я накинула шаль с бахромой, чтобы укрыться от холода.

Маленький язычок пламени едва пробивал тьму, окружавшую меня, однако я была полна решимости. В первый раз я хорошо выспалась, хотя мне и досаждали сны с участием Колина и Эдварда, и теперь была полна решимости взглянуть в лицо моему неизвестному прошлому.

При моем появлении в кухне, где собралась вся прислуга, они учтиво склонили головы. Я отдала письмо и фунтовую банкноту одной служанке, которая была мне знакома, — эта девушка работала в спальнях наверху — и особо подчеркнула срочность задания. Не сказав ни слова, но впившись взглядом в банкноту, она торопливо схватила накидку и отправилась из кухни в конюшню. Остальные молча смотрели на меня, все они либо недавно появились на службе, либо слишком молоды, чтобы быть здесь двадцать лет назад.

— Где Гертруда? — спросила я.

— Еще не спускалась, мэм, — ответил один из слуг, — не раньше шести, мэм.

— Благодарю вас.

— Не желаете ли, чтобы я разбудил ее, мэм?

— Нет, нет, все в порядке, спасибо.

Так, значит, у меня еще оставался час перед моей личной беседой с Гертрудой, и, пожалуй, два перед тем, как проснется семейство. Явно нет лучшего времени, чтобы начать исследование дома моего детства, когда я бодра, наблюдательна и полна оптимизма.

Коридоры были темными и холодными, населенными ледяными сквозняками и тенями, пляшущими по стенам. Два крыла времен Тюдоров заперты. Я представила, что когда-то, очень давно, семья Пембертонов была большой и часто принимала гостей, поэтому требовалось все пространство, которое мог предложить старый дом. Но теперь, когда осталось только семь обитателей, а гости стали редкостью, использовалась лишь центральная часть дома. Я наткнулась на множество запертых дверей, особенно на четвертом этаже, где было больше пустых спален. Ступая по пыльным коврам, дыша плесенью запустения, я пыталась открыться любым отзвукам памяти. Но напрасно.

На третьем этаже, где располагались наши комнаты, было два длинных коридора, которые, казалось, закрыли гораздо позже, чем весь остальной дом. Здесь и там бурно росли растения, а в некоторых лампах оставалось масло. Я осторожно толкала каждую дверь, не зная, чего ожидать по ту сторону, но все они были заперты.

Кроме одной.

Эта комната, ближайшая к нашему собственному коридору, должно быть, еще совсем недавно использовалась, поскольку столик у двери был хорошо отполирован и начищен, а папоротник недавно поливали. Очень медленно я толкнула дверь и, выставив перед собой свечу, попыталась различить элементы интерьера. Это была спальня, скорей всего, принадлежавшая женщине. Я вошла внутрь, оставив дверь открытой, и смогла достаточно хорошо рассмотреть все вокруг. То, что комнатой больше не пользуются, было очевидно по чистому камину и отсутствию свечей или ламп. Хотя обстановка осталась — стаффордширские фигурки, шкатулки из ракушек, тяжелые драпировки и гладкое покрывало на кровати. Я гадала, чья же это была комната.

Приблизившись к кровати, я испытала внезапное чувство, что бывала здесь прежде. Это была комната, которую я знала, или должна была знать в прошлом, и впечатления от нее остались хорошими, дружелюбными. Кто бы ни был ее обитатель, я должна была любить его, даже если сейчас не могла вспомнить, кто это. На ночном столике лежала книга — том в кожаном переплете без названия, и мне пришлось поставить свечу на столик и открыть книгу. В моих руках был дневник за 1856 год Сильвии Воксхолл, четко заполненный красивым женским почерком. Читая ее личные записи — какую-то милую чепуху о рецепте от жены викария, я ощутила, как новые эмоции захватили меня. Приступ любви и сентиментальности вызвал слезы, когда я внезапно ощутила близость тети Сильвии. Женщина, которую я не могла вспомнить, но которую, как мне казалось, я обожала ребенком. Чтение ее мелкой вязи навело меня на мысли об имбирной коврижке, потом о лаванде. Не запоминая хорошо лица, пятилетний ребенок может помнить горячую коврижку, испеченную доброй старой тетушкой, которая душится лавандовой туалетной водой.