Дом обреченных - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Вуд cтр.№ 10

— Ну, имение наше большое, и нам принадлежат земли отсюда до Ист Уимсли. Со временем ты все это узнаешь. Я надеюсь, ты останешься здесь надолго. Я искренне надеюсь на это.

Опять парадокс: произнося эти слова, он явно этого не чувствовал.

— А, вот и Гертруда с твоим чаем. Хорошего сна, зайка, завтра все будет лучше.

Я смотрела, как он удаляется, и почувствовала себя немного лучше. Гертруда молча вошла с подносом, на котором стояли чайник, чашка, сахар и чашка со сливками. Возможно, это был плод моего воображения, но когда она поставила поднос на маленький столик у камина, а потом подошла поправить постель, у меня сложилось четкое впечатление, что она краем глаза наблюдает за мной. Или, скорее, что она очень хотела бы взглянуть на меня, но заставляет себя отводить глаза.

Слишком усталая для того, чтобы быть любезной, я напрямик выпалила:

— Гертруда, вы меня помните?

Она вдруг прервала свои дела и застыла, как статуя, над кроватью.

— Да, помню, мисс Лейла.

— Извините, я вас не помню, — я подошла поближе, чтобы встать напротив нее. — А вы давно у Пембертонов, Гертруда?

— Почти тридцать лет.

Она все еще не глядела на меня, застыв, как кошка перед прыжком. Мне пришло в голову, что это необычное поведение для женщины, которая, возможно, заботилась обо мне, когда я была ребенком. Она, казалось, почти боится меня.

— Спасибо за чай. Больше ничего не нужно.

Я смотрела, как она с трудом ковыляет к двери, на ее вьющихся волосах играл отблеск огня. Было ли что-то знакомое в этой странной походке? Наблюдала ли я ребенком за тем, как ходит Гертруда, удивлялась ли ее хромоте? Когда она открывала дверь, во мне мелькнуло одно чувство. Ощущение того, что я знала эту женщину раньше.

— Гертруда, а вы скучали по мне, когда мы уехали?

Она тут же обернулась, и я была удивлена, заметив слезы в ее глазах.

— Да, liebchen [2] . — Ее губы дрожали, я не могла понять огорчения Гертруды.

— Мне хотелось бы снова поговорить о старых временах. Можем мы как-нибудь сделать это, вы и я?

— У меня скверная память, мисс Лейла. Боюсь, я вас разочарую.

— Мне так не кажется. Вы могли бы рассказать мне о моей матери и моем отце…

— Простите меня, мисс Лейла, но все это уже принадлежит прошлому. Красивую молодую женщину не должно занимать то, что уже прошло и закончилось. Простите, что я это говорю.

— Ну, если вы так считаете… — Я развела руки в жесте беспомощности. — А другие, они тоже так считают?

Она энергично кивнула.

— А семья когда-нибудь обсуждает прошлое?

Гертруда покачала головой.

— Понимаю. На самом деле я, конечно, совсем не понимала. — Благодарю за чай. Разбудите меня к завтраку, хорошо? Доброй ночи.

Дверь закрылась, и я осталась наедине с потрескивающим огнем и моей собственной пляшущей тенью. Если в моей жизни и бывали моменты, когда я чувствовала себя более одинокой, чем теперь, то я не могла их припомнить. Странная позиция моих родственников (если, конечно, я себе это не придумала) и странность Гертруды, как и новообретенная тоска по моему отцу, все это соединилось, чтобы вызвать у меня чувство пустоты и новый прилив меланхолии.

Комната была маленькой и чужой. Не считая расставленных мною немногих личных вещей, это была незнакомая мне комната в доме, где я тоже была чужой. Таким же был и весь дом: большой, пустой и отчужденный. Люди, даже те, кто немного походил на меня, казались чужими и приняли меня совсем не так, как я ожидала.

Что же было не так? Или… было ли здесь действительно что-то не так? Возможно, все дело было во мне, слишком чувствительной для ситуации такой важности. Я родилась в этом доме, прожила здесь первые пять лет своей жизни. В этом доме умерли мои отец и брат. Возможно, я слишком многого ожидала. В конце концов, как должны отнестись ко мне все эти люди, когда я так внезапно появилась, настолько чужая им, как и они мне? Надо быть терпеливой. Со временем они примут меня, как свою. И тогда я смогу уехать отсюда более совершенной женщиной — женщиной с прошлым и семьей.

Чай восхитительный и хорошо заваренный, привел меня в легкую эйфорию, так что я смогла переодеться в ночную рубашку и попытаться заснуть среди хрустящих простыней с легким чувством умиротворения. Дядя Генри был прав. Завтра будет совершенно новый день.

Потушив свечу на ночном столике, я легла на бок в ожидании того, что немедленно провалюсь в сон. Этого не произошло, поскольку, какой бы усталой и измотанной я ни была, мозг оставался бодрствующим. Меня начало мучить множество вопросов. Тех вопросов, которые я отбрасывала раньше, вынужденная предать их забвению, поскольку была занята своей семьей, но которые теперь всплыли на поверхность в холодной темноте спальни.

Да, некоторую странность отношения моих родственников ко мне можно объяснить нашей долгой разлукой, но как дать разумное объяснение тому, что они явно не желали вспоминать о прошлом? Они все делали это, нарочно избегая этой темы. Но почему? Что такое ужасное могло крыться в прошлом, что даже теперь, спустя двадцать лет, о нем нельзя было говорить? Одним из скупых ответов матушки на мои расспросы был тот, что в этом доме мои отец и брат умерли от холеры. Это событие, безусловно трагическое, все же не могло быть ужасным до такой степени, чтобы продолжать волновать семью в настоящее время. Тем не менее они сознательно избегали дискуссий о прошлом. Кроме Колина. Он один, казалось, получал удовольствие от воспоминаний и, возможно, предавался бы им весь вечер, если бы Тео его не прервал.

Но, с другой стороны, тетушка Анна хотела, чтобы я не общалась с Колином…

Я лежала в темноте, размышляя о кузене Колине и о том, почему остальные так относятся к нему. Эпизод за эпизодом наш разговор восстанавливался, знакомство у огня, история с рощей. Вдруг что-то сказанное им резко вернулось ко мне ночью, пронзив мой мозг с большей силой, чем в тот момент, когда это было произнесено. Когда я сказала Колину, что моя матушка никогда не говорила о Пембертонах, мой кузен заметил: «Как будто она хотела забыть, что мы когда-либо существовали».

Обдумывая слова Колина теперь, я вынуждена была признать то, чего никогда прежде не замечала — моя мать в самом деле решительно избегала касаться темы нашего прошлого. Не было ли здесь того же самого? Не столкнулась ли я с тем же убеждением моих родственников, что прошлое лучше всего похоронить и забыть? Да, это было единственное, что она все эти годы разделяла с ними — общая забывчивость.

Но почему? Что такого скрывалось в моем прошлом, что люди, живущие в этом доме, и моя мать тоже так не хотели говорить о нем?

В таком состоянии я в конце концов уснула. Но это было не дающее отдыха забытье с гротескными снами и странными видениями. Одно за другим я видела лица моих родственников, какими я их себе представляла: дядя Генри держал меня в объятиях, как отец; тетушка Анна громко лгала и шепотом говорила правду; кузен Теодор, прямой и открытый, возвышался над всеми с искусственной улыбкой. Кузен Колин со своими континентальными манерами и отсутствием уважения к чувствам. Кузина Марта, взволнованная линией декольте в следующем сезоне. И тетушка Сильвия в своей могиле. Невидимая бабушка Абигайль, мать-настоятельница, сидящая в высокой башне. И, наконец, Гертруда, которая, казалось, собиралась мне что-то сказать.