Штрафбат под Прохоровкой. Остановить "Тигры" любой ценой! - читать онлайн книгу. Автор: Роман Кожухаров cтр.№ 41

Необходимость посещения штаба Федор нутром чуял. По всему выстраивалось, что фашисты не угомонятся и без долгого промедления предпримут что-нибудь ответное. Они продолжали садить из минометов и артиллерийских орудий. Главный удар усиливавшегося обстрела теперь приходился по колхозу и переправе, но и в сторону штрафного батальона продолжали методично лететь вражеские мины и снаряды.

С особенностями психологии врага в плане наступательных тактики и стратегии старший лейтенант Коптюк уже успел познакомиться достаточно подробно, причем не на примере теоретических схем и построений, а на самой что ни на есть практике, в кровопролитных боях под Харьковом и Сталинградом.

После первого наскока, в случае его неуспеха, обязательно должен был последовать второй, более массированный и подготовленный, с быстро проведенной работой над ошибками и максимально оперативным учетом всех предыдущих ляпов и промахов.

В случае, если предположения Коптюка относительно вражеского дозора и основных сил окажутся правильными, повторной атаки следовало ожидать сразу, как только эти основные силы подойдут в район боевых действий. На то, что произойти это могло в любой момент, указывала интенсивная работа минометных и артиллерийских расчетов врага. Если бы танки были далеко, немецкие минометчики так бы «казенники» не рвали и наверняка сделали бы себе перерыв. Так что нельзя было терять ни минуты.

Каша, которой накормил взводного Дерюжный, пришлась очень кстати. Федор сразу почувствовал прилив сил. И тело точно стряхнуло вязкий дурман болезненной расслабленности и усталости, и в голове прояснилось, мысли заработали быстрее и четче.

Гвоздеву досталось. Видно, что хлебнул он по полной программе, и физически, и внутренне. Переживает за то, что потерял бойцов. Это говорит о многом. Фаррахова очень жаль – надежный был боец, для отделения Пилипчука это серьезная потеря, да и для всего взвода.

Да что там говорить, каждая потеря – серьезная. Вот хотя бы Фомин… Отличный стрелок, немногословный, твердый, как кремень. Одно слово – сибиряк. В бою, в самом пекле, будет спокоен и несуетлив. Такому если что поручишь, можешь быть уверен, что все сделает.

Коптюк вспомнил, как Фома вместе с Потаповым взялись ликвидировать вражеского снайпера, который не давал житья всему взводу. Было это перед самым началом боев под Понырями. Сработали тогда Потапыч с Фоминым мастерски, даже можно сказать – артистично.

Федор, пробираясь по полузасыпанным ходам сообщения, поймал себя на мысли, что подспудно еще одна причина толкает его во что бы то ни стало успеть попасть в роту до начала нового наступления немцев.

Причиной этой была санинструктор Степанида Вольская… Увидеть Стешу, а если повезет, хотя бы одним словом с ней перемолвиться… Федор понимал, что сейчас, когда после боя на перевязочный пункт с передовой потянулись раненые, это практически невозможно. В такие моменты санвзвод работал, не покладая рук.

Под Сталинградом, после одной из бесчисленных кровопролитных атак, старшему лейтенанту довелось оказаться в медсанбате. Он сопровождал своего боевого товарища, замкомвзвода Серегу Белого. Тот получил тяжелое ранение в ногу. Осколком перебило сухожилия и мышцы выше колена.

Сергей боялся, что ногу ему оттяпают и жена, которая осталась в городе Калинине, от него уйдет. Она у него молодая, красивая. Зачем ей безногий? Белый метался на грани между явью и бредом и все бормотал про свою Галю и про свою ногу, и все время хватался за штанину, проверяя, на месте ли нога.

Тогда, под Сталинградом, он сам потерял чувство реальности и не всегда мог отличить, где явь, а где нечто похожее на кошмарный сон. Сегодня, в какой-то момент немецкой атаки, это чувство опять вернулось к нему. Нехорошее, страшное. Все равно что сойти с ума. Как тогда, после очередной немецкой атаки на их рубежи…

Белый взял слово с Федора, что тот будет сопровождать его до операционного стола и лично проследит, чтобы доктор не отрезал ногу. В память Коптюка навсегда врезалось одутловатое лицо хирурга. Оно было землистого цвета, заросшее трехдневной щетиной – именно столько врач не спал. Так сказал санитар, который встретился им на выходе из палатки операционной.

Они стояли в длинной очереди ожидающих своей участи. К очереди Белого донесли на носилках, но потом он вдруг испугался этих носилок. Мол, если он будет лежачий, то доктор подумает, что ногу наверняка надо резать. И тогда он вскочил на здоровую правую и держался рукой за плечи Коптюка, его мутило, и он вот-вот мог несколько раз потерять сознание, а очередь неумолимо двигалась. Брезентовые створы палатки проглатывали ее, как будто это было грязно-желтое брюхо кровожадного чудища, которое пережевывало несчастных раненых, тех, чьи жуткие, нечеловеческие крики и завывания раздирали стенки этого грязного брюха чудовища.

У доктора были воспаленно-красные глаза, и по локоть запачканные кровью руки, и большой таз, стоявший в углу палатки. И когда Серега увидел, чем наполнен этот таз, у него случилась истерика. Он начал кричать, что не даст отрезать свою ногу, а врач смертельно усталым голосом, почти шепотом приказывал ему лечь на стол.

У Федора тогда не выдержали нервы, и он схватился за пистолет и кричал, что не даст отрезать ногу своему другу. А доктор все тем же усталым голосом спрашивал, кто впустил в операционную постороннего, и говорил ему, чтобы он вышел. А потом махнул рукой и сказал: «Дело ваше, как хотите…» А потом сказал санитарам, отрешенно-растерянно глядевшим на наган в руках Коптюка: «Обработайте рану и сделайте ему перевязку».

Серега тогда обрадовался, как ребенок, когда ему обработали рваную рану и перебинтовали его драгоценную ногу. «Она не уйдет! Федя, ты понимаешь, теперь она не уйдет!» – все приговаривал он, когда они расставались и Коптюк обещал обязательно навестить товарища через пару дней, если останется жив.

А через два дня, когда он вырвался в медсанбат, он узнал, что у Белого началось нагноение, его залихорадило, а потом он умер от гангрены… Да, Коптюк готов был тогда пристрелить того врача, потому что они с Белым вместе погибали под немецкими пулями, но в итоге умер Белый. А ведь доктор мог тогда не махнуть рукой на выходку старшего лейтенанта Коптюка, мог дать делу ход. И тогда, вполне возможно, Федор Коптюк воевал бы сейчас в этом штрафном батальоне не офицером постоянного состава, а рядовым бойцом, искупающим свою вину переменником.

Пересечь неширокую полосу земли, отделявшую рубеж первого оборонительного рубежа от второго эшелона, оказалось дело непростым. Вся земля была сплошь изрыта воронками, среди которых попадались и совсем широкие, и диаметром поменьше. Поверхность грунта, издырявленная фашистскими 82-миллиметровыми минами, снарядами немецких танков и «самоходок», была сплошь обожжена.

Не видно было даже клочка живой травы или сохранившего листву кустика. По самому грунту, обезображенному, неживому, стелился мутный дым вперемешку с пылевой взвесью, которые заволакивали взгляд, лезли своей вонючей горечью в нос, забивая горло, затрудняя дыхание.