— Ты опять витаешь неизвестно где.
— А…
— Ты все о работе?
— Какой работе?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
— Не уверен.
Она выглянула во двор.
— Не хочешь выйти к Калле?
— Да, я как раз собирался.
— Он, кстати, о тебе спрашивал.
— Спрашивал? Что именно?
— Можете ли вы вместе придумать что-то интересное.
— Я собирался.
— Может, что-то более интересное, чем игра во дворе.
— Поездка на каникулы?
— Это было бы здорово.
— Давай поедем на Канары прямо завтра, ну или послезавтра.
— Ага, сейчас.
— Я серьезно. Мы правда можем поехать. Я выиграл много денег.
— Ага, конечно.
— Честно.
— И ты молчал? Когда ты выиграл, сколько денег?
— Двадцать тысяч. Я не хотел ничего говорить до… пока не… я хотел сюрприз… пока не получу их на руки.
— А ты их уже получил?
— Да.
Она очень пристально смотрела на него.
— Не знаю, можно ли этому верить, — сказала она наконец.
— Можно.
— Где ты их выиграл?
— На бегах. Ты же знаешь, что на прошлой неделе я туда ездил два раза.
Она продолжала вглядываться в его лицо.
— Я покажу тебе билеты, — сказал он, лихорадочно думая, как он теперь выпутается с билетами.
Она повернулась к окну и сказала, смотря на сына:
— Все-таки мы не можем себе это позволить.
— Что?
— Поехать на Канары.
— Почему?
— Есть столько других, более необходимых трат.
— Но они всегда будут.
Она промолчала.
— Когда мы последний раз куда-нибудь ездили? — спросил он.
— А во сколько это обойдется?
— Нам хватит.
— Но сейчас…
— Сейчас как раз самое время.
— Да… вообще-то это было бы так замечательно… — сказала она дрогнувшим голосом.
— На две недели, срочно, чем быстрее, тем лучше.
— А есть ли билеты?
— Для тех, у кого в кармане двадцать тысяч, билеты есть всегда.
После обеда Винтер дозвонился до Болгера.
— Давно не общались, — сказал Болгер.
— Я по делу.
— Я так и понял.
— Хотя я, конечно, рассчитываю на старую дружбу.
— Тогда не понял.
— У меня к тебе вопрос.
— Давай твой вопрос.
— Это нетелефонный разговор. Ты можешь меня подождать?
— Легко.
Через пятнадцать минут Винтер был на месте. У окна сидели трое посетителей, молча посмотревших на него. Никто не произносил ни слова. Болгер предложил ему что-нибудь выпить, но Винтер отказался.
— Ты знаешь англичанина по имени Робертсон? — сразу спросил он.
— Англичанина?
— По крайней мере британца.
— Как ты сказал, его зовут?
— Робертсон, Джейми Робертсон.
— А, Джейми Робертсон? Я с ним лично не знаком, но знаю, о ком речь. Только он шотландец.
— О’кей.
— Это сразу слышно по акценту.
— Он здесь работал?
— Никогда.
— Ты не знаешь, он где-нибудь еще работал помимо «О’Брайена»?
— Не слышал. Но по-моему, он в Гетеборге не так давно. Спроси там у них. А что случилось?
— Его убили.
Болгер побледнел на глазах, как будто изменился цвет лампы над его головой.
— Теперь это уже не секрет, — сказал Винтер.
— До этой минуты для меня это был секрет.
— Мне нужна твоя помощь.
— С каких это пор тебе нужна моя помощь?
— Что тебе не нравится?
— Что ты будешь делать с моей помощью? Ты такой умный, справишься сам.
— Ты можешь хоть послушать, что я скажу?
Болгер не ответил. Он хотел сделать знак официантке, но передумал.
— Ты знаешь тех, кто работает в барах. И тех, кто болтается вокруг, — сказал Винтер.
— Ты тоже.
— Ты понимаешь, о чем я.
— Ага. Тебе нужен полууголовник.
— Перестань, Юхан.
— А вам разрешают брать в помощники тех, кто лечился от депрессии?
Винтер проигнорировал подколку.
— Слушай меня, Юхан. Мы со своей стороны работаем, но я бы хотел, чтобы ты со своей подумал, что это за парень. С кем он общался. Особенно — были ли девчонки или парни, если он из таких.
— Понял.
— Постарайся что-нибудь вспомнить.
— О’кей.
— Можешь спрашивать кого угодно.
— Угу.
— И это срочно. Я завтра тебе перезвоню.
— Черт, я никак в себя не приду, — сказал Болгер.
10
Убирая в подвал стулья после информационного собрания для тех, кому предстоит конфирмация, Ханне Эстергорд невольно улыбалась. К концу подростки заскучали: давайте закругляться, хватит уже. Но они сами подняли этот вопрос — обязательно ли креститься перед прохождением конфирмации. Ханне без нажима, но уверенно отмела сомнения: креститься — классно, пару капель воды на макушку, и Господь на небе будет удовлетворен. Примерно так.
Она поставила на стол рамку с фотографией и надела плащ. Рамка с дребезжанием съехала и упала на пол. «Если бы я не служила Богу, я бы грязно выругалась», — подумала Ханне. Рамка осталась цела, но стекло потрескалось. Ханне выбрала кусочки стекла, положила фотографию дочери в карман плаща, посмотрела на часы. Представила, как Мария сейчас вносится после танцев в дом, швыряет куртку в сторону вешалки — и та, может даже, ее поймает. Четырнадцать неустойчивых порывистых лет; ботинки посреди холла, сумка валяется рядом, заруливаем в кухню — если Ханне повезет, то кекс отправится в духовку. В кухне, кстати, давно нужно сделать ремонт.
Ханне быстро вышла на улицу. У церкви стояли клены неожиданно крикливых тонов — напротив зажглись неоновые вывески. Прозрачным зимним вечером цвета рекламы подавляли все, клены не имели ни малейшего шанса.
Ханне перешла дорогу, свет из окна гостиной нарисовал на тротуаре кеглю.