– Я думала, ты делаешь расслабляющий массаж, – сказала Джорджи.
– И вступаю в соревнование со «Свон бруэри»?
[22]
Ты с ума сошла, женщина?
Джорджи рассмеялась.
– Я слышала, ты социальный работник.
– А я слышала, что ты медсестра. Так. Поднимайся. Таз держи на столе.
– Господи!
– Еще раз.
– Ты надо мной издеваешься.
– Да уж, наверное, больно; а ты как хотела?
Джорджи рухнула на кушетку в приступе смеха. Что-то звякнуло неподалеку.
– Микроволновка, – сказала Рэчел, удаляясь. А потом: – Лежи спокойно. Горячо?
Компресс твердым распространяющимся теплом лег на узел в пояснице, и было до странности приятно чувствовать, как Рэчел прикрепляет его к коже пластырем. Джорджи позволила помочь ей одеться. Перевязка напомнила ей о корсетах, и она подумала о матери – снова.
– Я сниму его утром, – сказала Рэчел. – Просто лежи на жестком и не нагибайся. Тебе придется быть поосторожнее.
– Да я вообще осторожный человек, – сказала Джорджи, которую переполняла самоирония.
– Да уж, – сказала Рэчел, не сумев подавить усмешку. – Так говорят. Черт, не могу поверить, что я это сказала.
– А что еще ты слышала? – спросила Джорджи, стараясь казаться спокойной.
– И только подумай, у меня же степень по общественным наукам.
– По вещественным наукам?
– Я уползаю в скорлупу, Джорджи. Твоя жизнь – это твоя жизнь.
– Но ты все равно могла бы мне сказать, – сказала она, чувствуя задор и понимание.
– Ну, это просто сплетни.
– В таком случае это должна быть чистая правда.
– Пошли. Отвезу тебя домой.
На следующее утро Рэчел приехала за ней. «Лендровер» с жесткой подвеской оказался настоящей пыточной камерой. Рэчел вела машину босая, и ее высокий лоб сиял. Волосы были забраны в конский хвост, с которого все еще капала вода, – она недавно плавала.
– Знаешь, – сказала Джорджи, – я всегда удивлялась, чем это занимается Джерра.
– Кроме купания в моей любви, имеешь в виду? – сказала Рэчел с ухмылкой. – Он музыкант. Пишет песни.
– Нет!
– Да.
– В Уайт-Пойнте?
– Это не запрещено законом. Пока.
– Я его все время вижу на пляже с доской для серфинга, – сказала Джорджи. – И я всегда…
– Думала, что он местный торговец наркотой.
Джорджи рассмеялась. Этого она не могла отрицать.
– Все так думают, – сказала Рэчел. – Смех какой! Наркота развалила все ансамбли, в которых он был. Наркота – его пестуемая ненависть. Он себя теперь считает большим любителем вина. Повезло нам.
– Так у него все в порядке?
– Джорджи, только не удивляйся.
– Ну? Не томи.
– Ладно. Ты смотришь на девчонку, которая разговаривала с Ван Моррисоном.
– Господи, и что же он сказал?
– В этом-то все и дело, – сказала Рэчел, заворачивая во двор. – Понятия не имею.
Джорджи позволила Рэчел помочь ей выйти из машины. Они вошли в дом медленно, как две старушки. Рэчел снова раздела ее и положила на кушетку. Она сорвала пластырь двумя резкими движениями. Джорджи начинала ощущать, что ее роль пациента – это некий экзамен.
– Джерра играл с Фоксами пару раз, – сказала Рэчел. – Просто для смеху.
– Я их никогда не слышала, – сказала Джорджи без выражения.
Наступила серьезная пауза.
– Я всегда удивлялась тебе, – тихо сказала Рэчел. – Удивлялась, зачем ты приехала сюда.
Джорджи лежала.
– И теперь я не могу понять, почему ты остаешься. Ты понимаешь… после собаки.
– Вещи не всегда такие, какими кажутся, – сказала Джорджи. – Как ты наверняка знаешь.
– Да. Конечно.
– Но?
– Иногда они еще хуже, чем кажутся.
– То есть, Рэчел?
– Ну, он в прошлом был страшным человеком.
– Ну, это все разговоры.
Рэчел вздохнула.
– Все равно, – сказала Джорджи. – У людей есть право оставить прошлое позади.
– Согласна. Совершенно.
– Так в чем проблема?
– В том, что все остальные помнят. Ну, вставай.
Джорджи поднялась, встав правым боком к стене, слегка прикасаясь к ней голым бедром, а Рэчел тем временем оперлась на нее. Она почувствовала, как хрустнул позвоночник, когда Рэчел прижала бедро к стене, и взрыв боли прошел через тело. Джорджи покрылась по?том, подумала, что сейчас упадет в обморок или ее вырвет, но момент прошел, и боль утихла, и через десять минут осталось только легчайшее остаточное покалывание. Самое удивительное было то, что спина выпрямилась.
– Как ты этому научилась?
– Как и всему остальному, – сказала Рэчел, разливая ромашковый чай. – Я научилась этому тогда, когда предполагалось, что я должна делать что-то еще.
– Джим не убивал собаку, Рэчел.
– Это он так говорит.
– Так говорят. Даже Бивер.
– Говорят. Говорят, черт возьми! Иногда я ненавижу этот город.
– Так почему ты не уезжаешь?
– Не знаю. Он не на большой дороге. И Джерре нравится тишина – ну, впрочем, мне тоже. Это нам спасло шкуру в некотором смысле. И потом, тут все-таки есть несколько хороших людей. И тут так чертовски красиво – пляжи, дюны, остров. Даже… дикари… не могут это до конца разрушить.
– Это Шовер убил собаку, – сказала Джорджи. – Верь мне.
– Да чему тут не поверить? Ты видела флаг, который он повесил у себя в саду?
– Да. Я этого не понимаю. Он же не ветеран войны, или как?
– До чего ж ты наивна, Джорджи. Это из-за Лоис.
– Что – австралийский флаг?
– Патриоты. Так эти люди теперь называют себя. Заворачиваются во флаг. Ты не обращала внимания на наклейки на бамперах в этом городе? Не замечала, что здесь полно темнолицых ребят? У Эвис есть мнения по поводу иммиграции.
– О Господи!
– Какая ирония, а? Без Азии этот город бы через неделю закрыли.
Джорджи подумала о Шовере Макдугалле. Так вот кем он себя видит – патриотом, единственным защитником старых добрых времен.