Господи, если бы у нее была собственная машина. После нескольких безналоговых лет в Саудовской Аравии, похоже, она вполне могла себе ее позволить. Это все лень. В Джедде ей было запрещено даже водить эту чертову машину, и вот она здесь, все еще зависима. Какой же чертовой ленивой старой грымзой она стала! Каким триумфом для мулл была она и в какую же трескучую идиотку превратилась!
Она прошла через кухню и раздвинула дверь-ширму, закрыв ее за собой. Пес был безумно счастлив снова ее видеть. Ключей от грузовичка не было в замке зажигания.
* * *
– Зря ты не взял пса, – говорит она, все еще задыхаясь.
Он просто ведет машину. Обнажившиеся слои породы. Банксия. Эвкалипты.
– У него есть имя?
Фокс качает головой и пытается выглядеть беззаботным.
– Такой пес, даже в море выходит. Надо его как-нибудь назвать.
Он покрывается по?том под джинсами, думая пять мыслей одновременно. Она что-то разведывает или вынюхивает. Да, это неприлично – держать безымянного пса, но это не его пес, и не ему его называть. И не объяснишь, что пса не берут на борт потому, что тот сигает за борт в погоне за рыбой, и он уже два раза выуживал засранца. Кроме того, его не подкупит ее новый тон. Она знает больше, чем говорит. Чертов пес.
– Давно здесь живете?
– Всю жизнь, – говорит он.
– Отличная библиотека.
Он кивает.
– Так вы книжный червь?
– Да, помогает убить время.
– Так расскажите, – настаивает она. – Расскажите, что вы читаете.
Фокс вздыхает.
– Ну же, – говорит она.
– Убить время.
– Хорошо, я заткнусь.
Езда по пустой дороге похожа на борьбу с приливом; поверхность покрыта рябью миражей.
– Спорю на что угодно, Стейнбека. И очевидно, Китса. А Конрад? Я видела, у вас есть собрание сочинений.
Фокс смотрит на нее искоса и без выражения.
– Терпеть не могу Конрада, – говорит она. – Слишком… скованный или что-то в этом роде. И честный.
Он поджимает губы, чтобы защитить старого поляка. Удерживается.
– Ужас, ужас! – декламирует она. – Это как-то по-деревенски, вам не кажется?
– Навсегда остается с тобой, – бормочет он, – вот почему.
– Точно, – говорит она с улыбкой, которая поражает его своим злорадством. – Это единственное, что я помню со школы. Мистер Курц, да? Так что вы все-таки большой поклонник.
– Наверное.
– Что это? Море? Мужская честь? Бессердечное сердце природы?
Его передергивает.
– Ну, мне всегда казалось, что тут шуму много, а толку мало.
– Особенно «Тайфун».
– Ха. А писательницы?
– А что писательницы? – спрашивает Фокс, слегка растерявшись: уже целый год он разговаривает только в виде обмена любезностями. У него начинает кружиться голова.
– Я в смысле: их вы читаете?
– Вы живете в Уайт-Пойнте?
– А вы переводите разговор на другой предмет, – говорит она. – Да, я там живу.
– Учительница.
– Почему вы так решили?
– Книги.
– Нет.
Фокс удивляется: что это ему мерещится? Ни одна учительница не смогла бы позволить себе тачку вроде той, что она сейчас оставила у дороги. От нее воняет лангустными деньгами. Понимающий взгляд в сторону. Что это на него нашло?
– Медсестра по профессии. Онкология. Знаете, что это такое?
– Да. Случалось.
«Выходи и иди, – думает он, – об этом слышали когда-нибудь?»
– Извините.
– А ваш отец – экспортер или рыбак.
– Ах…
Некоторое время они едут молча.
– Мне правда очень жаль, – говорит она. – Простите за все. За то, что я здесь. За то, что вам пришлось меня вот так подобрать. Я знаю, это нелегко. В вашем положении.
– В моем положении?
– Не нужно волноваться. Я не очень верная рыбацкая женка.
– Господи, ну и рекомендация! – говорит он, и голос его звучит более горько, чем бы хотелось.
– Я видела, как вы выезжали по утрам.
– Да?
– И плавала с вашей собакой.
– Ну, это и вправду неверность.
– Меня зовут Джорджи Ютленд, – говорит она, поворачиваясь к нему на сиденье.
Это ему ничего не говорит.
– И послушайте, мне до этого нет никакого дела, но вы можете себе представить, что местные с вами сделают, если поймают? Я в смысле: завести здесь склад боеприпасов – и то безопаснее.
– Мне кажется, я вас не очень понимаю, – говорит Фокс без выражения.
Можно поклясться, что она чувствует биение пульса у тебя на горле.
– Я просто не понимаю, зачем так рисковать. Закон – это одно, но, Господи…
Фокс награждает ее взглядом туповатого фермерского паренька, и она поворачивается обратно и сминает соломенную шляпу у себя на коленях.
– Извините, я виновата, – бормочет она.
«Не так виновата, как я, – думает он. – И что бы тебе сегодня не удовлетвориться рыбой и не оставить морские ушки на другой день…» Если бы он встал когда полагается и делал все как положено, этого бы никогда не случилось.
За этим в фургоне последовал час молчания. Целый час. Бахчи перешли в сосновые плантации, а потом в сады, на которых выращивали фрукты на рынок, и наконец в запущенные фермы – на них лохматые, облепленные мухами пони отмечали самые дальние границы пригородов. Джорджи выдюжила. В конце концов, это же просто поездка. Кроме того, самообладанием браконьера можно было только восхищаться. Но это молчание дало ей повод хорошенько подумать; дало почувствовать, как утренние события украли у нее импульс. Пару часов назад ее разум был чем-то цельным, если не ясным. Все говорило за то, что пора ей рвать отсюда когти. Но теперь она не знала, что делает. Она знала только, что любовь невозможна. Она приходила и двигалась, как погода, и противостояла преследованиям. Не просто влюбленность – любая любовь. Само это ощущение было случайным, и ему не стоило доверять. Она обдумала все это еще раньше и ничему не научилась. История ее жизни.
Столбы пыли поднимались за грейдерами и бульдозерами, которые уже выцарапывали на земле новый жилой район. Стены по периметру уже стояли, а заодно и известняковые цоколи у широкого входа. ТОСКАНСКИЙ ХОЛМ. За ним расстилалась безлистная равнина терракотовых черепичных крыш.