Исчадие рая - читать онлайн книгу. Автор: Марина Юденич cтр.№ 4

Рождение Лены мало что изменило в их жизни в положительную сторону. Нищета озлобляла и отупляла, и не было сил даже радоваться родительскому счастью. Зато проблемы умножились многократно.

Отец, поразительно, неправдоподобно худой даже для очень молодого мужчины, напоминавший скорее мальчика-подростка, быстро стал нервным, истерически реагирующим на любое замечание, в институте стали замечать резкие перепады в его настроении: порой он совершенно беспричинно дерзил, порой – становился замкнутым и не желал вступать в общение, если этого не требовала необходимость. Он много работал, перебиваясь не только традиционными студенческими заработками – разгрузкой вагонов и машин, но и применяя свои профессиональные знания – пытался писать только входившие в оборот компьютерные программы, занимался починкой компьютеров же, а заодно и любой другой электронной техники. Это приносило некоторые деньги, но заработки были непостоянными и, кроме того, он имел вредное, с точки зрения жены, обыкновение на первые же свободные копейки накупать специальных книг по электронике и кибернетике (это было еще хоть как-то объяснимо!), но он к тому же увлекался еще и философией – и появление на книжных полках в нищем доме антикварных томиков Бердяева приводило, как правило, к большому скандалу со слезами, криками и взаимными упреками.

С матерью Лены все обстояло еще хуже. Она выросла в очень простой и очень бедной семье, к тому же не в Москве, а в маленьком подмосковном городишке, почти селении. С рождения была удивительно некрасива и относительно рано поняла, что единственным возможным для нее способом как-то устроиться в жизни может стать получение приличного образования. С той поры все свои силы и устремления она направила на учебу и, не будучи от природы наделена ни талантом, ни даже просто способностью на лету схватывать знания, грызла гранит науки, уповая лишь на собственное усердие и волю. В том преуспела. Школу она окончила с золотой медалью, в институт, специально избрав не очень престижный вуз, чтобы поступить уж наверняка, естественно поступила с первого раза и все годы училась на «отлично», постигая науки по-прежнему посредством упорного сидения и зубрежки. Сложившаяся и укоренившаяся с годами привычка педантично штудировать учебный материал, часами высиживая за написанием конспектов и постоянно следя за тем, чтобы не выбиться из построенного ею же самой графика освоения наук, привнесла серьезные изменения и в ее характер. Она стала сухой, педантичной, с изрядной долей занудства, скрупулезно соблюдающей псе правила и инструкции, кем и когда б они ни были составлены, к этому добавился ощутимый авторитаризм, базирующийся на принципе: «Я это знаю наверняка, и, стало быть, все должны поступать именно так, и никак иначе». Замужество только утвердило ее в правоте своих жизненных устоев и принципов, и с первых же дней совместной жизни она повела самую решительную борьбу за приведение характера, привычек и всего образа жизни мужа в соответствие с ними. Сопротивление подавлялось немедленно и жестоко, с использованием всех имеющихся в арсенале средств, начиная от изгнания на лестничную площадку и заканчивая изъятием всей скудной наличности, а заодно водительского удостоверения, студенческого билета и паспорта. Все это сопровождалось криком, слезами, драками, запиранием в ванной или на кухне с угрозами немедленно вскрыть вены или выброситься в окно. Зато она безропотно терпела их вечную нищету, не требовала нарядов, полагая, что не они украшают порядочную женщину, и вообще, в части материальных благ, включая пищу, которую они потребляли, была крайне неприхотлива.

При всем этом Лену они любили, каждый, разумеется, по-своему. Мать видела первейшей и наиглавнейшей своей целью приучить девочку, уже с первых дней своего существования, жить правильно – режим месячной Елене, таким образом, был определен самый жесткий и соблюдался неукоснительно. Отец дочь боготворил, как величайшее чудо мироздания, и начал с первых же дней работать над развитием ее интеллекта – подолгу разговаривал с младенцем, читал ей какие-то весьма заумные сказки с философской подоплекой, много и с удовольствием, когда позволяло время, гулял.

Однако любовь любовью, но отсутствие денег ощущалось все сильнее. Бывали дни, когда еды в доме не было вовсе. Тогда отец ехал на Кузнецкий моет продавать свои книги, благо самая читающая нация в мире испытывала серьезные проблемы в удовлетворении своих интеллектуальных потребностей. Для него это было равносильно потере пальца или даже целой руки, но делать было нечего.

Однажды мать несла ее на руках в районную поликлинику несколько кварталов под проливным дождем, потому что старенький «Москвич» на ту пору был в очередной раз сломан, а пяти копеек на метро или автобус у нее не было. Безбилетный же проезд противоречил ее незыблемым жизненным принципам.

Отцу приходилось, порой в самом прямом смысле этого слова, рисковать жизнью. Отправившись собирать початки на кукурузное поле, подступавшее тогда прямо к стройным кварталам нового микрорайона, он чуть не погиб, потому что из высоких зарослей кукурузы на него неожиданно выскочил огромный кабан-секач, неведомо как забредший на самую окраину мегаполиса. В другой раз ему раздробили череп двое ночных пассажиров, не пожелавших расплачиваться с худосочным «чайником», подвозившим их из центра на дальнюю окраину. Вообще дареный «Москвич» в качестве основного кормильца явно не состоялся – он чаще стоял в ремонте, чем ездил, и требовал на свое содержание и обслуживание нереальные для бюджета семьи суммы.

Лену одевали в ползунки, а позже – колготки и платьица, курточки, шубки и шапочки, собранные сердобольными дальними родственниками, подросшие дети которых давно уже щеголяли в джинсах. Надо ли говорить о том, какого качества были эти вещи. Парадоксально и почти невероятно, но Лена их помнила. Более того, она хорошо помнила, как ненавидела и стеснялась этих обносков, и от этого, а не от замкнутости характера, как говорили взрослые, росла девочкой нелюдимой, сторонящейся сверстников и всем праздникам на свете предпочитающей возможность, забившись в пыльный полумрак своего уголка, отгороженного от общей комнаты книжной полкой, читать, читать и читать – все подряд, что попадалось под руку. А стараниями отца под руку попадалось многое.

А потом начались перемены…

Мадам Люси Сент-Клу – хозяйка одного из самых знаменитых парижских салонов красоты, наконец-то после долгих уговоров двух настойчивых русских все же дала согласие на открытие элитного косметического и парикмахерского салона, носящего ее прославленное имя, в русской столице – Москве.

72-летняя Люси, как запросто, по-семейному, но с неизменным почтением звал ее весь высший свет Парижа, могла позволить себе капризничать сколько душе угодно – она была не просто знаменитой в прошлом парикмахершей и хозяйкой самого блестящего парижского салона. Она была живой легендой Парижа, подругой великой Коко Шанель и бессменной ее парикмахершей последние, перед смертью, годы. Одним взмахом ножниц или обычной расчески она преображала самые знаменитые головы Европы и Америки, рождая новые течения в своем деле и ниспровергая традиции; с ней советовались Кристиан Диор и Ив Сен-Лоран; ее произведения украшали царственные головы принцесс крови, шествующих под венец; к ней из своего райского заточения на личном самолете прилетала на пару-тройку часов грустная Жаклин – привести в порядок свою восхитительную голову и чувства. Словом, Люси могла себе позволить куражиться, да и сомнения ее относительно целесообразности прихода в Россию имели веские основания. Однако напор русских, желавших во что бы то ни стало иметь у себя островок парижского шика, оказался сильнее. Дело сделалось быстро, и не прошло года, как в тихом уютном московском переулке распахнул двери роскошный салон. Впервые переступив порог своего нового детища, Люси, прибывшая на открытие из Парижа, не смогла сдержать громкого возгласа, в котором смешались и удивление, и восхищение, и даже зависть. Размах дизайнерских фантазий, не ограниченных пространством и средствами, сотворил нечто потрясающее. Слегка утратившие с возрастом синеву, бездонные глаза Люси, хранящие при том завидную зоркость и проницательность, тщетно скользили по причудливым лабиринтам салона, отыскивая хоть что-нибудь, к чему можно было бы с некоторым основанием придраться и сказать «фи». Увы! Люси вынуждена была прошептать «C'est magnifique!», а позже громко повторить то же перед десятком телевизионных камер и множеством диктофонов, тянущихся к ее царственному лицу из плотного кольца журналистов, дождавшихся выхода легендарной парикмахерши. И в этом не было ни капли лукавства во имя высоких рекламных интересов. Ибо невозможный и противоестественный по всем классическим канонам союз азиатской роскоши и авангардного европейского дизайна неожиданно подарил миру дитя экзотическое, странное, но прелестное и, уж по крайней мере, никого не оставляющее равнодушным.