Нефть - читать онлайн книгу. Автор: Марина Юденич cтр.№ 11

На первый взгляд, их война в Заливе была короткой и победоносной. «Мы победим!» — сказал Буш в Вашингтоне 17 января 1991 года. А уже 3 марта в палатке на захваченной иракской военной базе Савфан Ирак официально принял условия мира. Вернее — иракские генералы. Но не Саддам. И в этом крылся залог той самой зубной боли, которую теперь — спустя полтора года — уверенно прогнозировал Стив. Больной зуб звался Саддамом, и Стивену было совершенно очевидно, что, в сущности, угробив двести тысяч своих солдат и триста воинов коалиции, он умудрился оставить президента Буша с носом. Аналитики Госдепа рассчитывали, что иракцы воспользуются ситуацией и сами избавятся от Саддама. И просчитались. Зуб, как бы ни колдовали над ним искусники-стоматологи, уже никогда не станет здоровым. И будет — то тихо ныть, то взрываться приступами нестерпимой боли, до тех пор, пока кто-нибудь не решится выдрать его к чертовой матери. И неизвестно еще, чем обернется это мучительное удаление. Навскидку — просматривались отнюдь не радужные перспективы. Но несмотря на это, приведись Стиву писать сценарий для принципалов-республиканцев, фактор «больного зуба» с неизбежностью вывел бы файл «Ближний Восток» на безусловное первое место. С демократами все было чуть сложнее. Во-первых, их «зубная боль» была хворью застарелой, едва ли не хронической. Имя ей было — СССР, а позже — Россия. И это было совершенно объективное, легко объяснимое обстоятельство. Большинство тех, кто в разное время ведал внешней политикой демократической партии были выходцами из стран Восточной Европы. Где-то он даже читал про синдром «детей Варшавского договора» и был полностью согласен с этим определением. Патологическое неприятие России — было не то, что синдромом — пожалуй, комплексом. Это не поддавалось осмыслению. Отчетливо веяло мистикой. Бжезинский, Маски и малоизвестная женщина с невыразительной внешностью пожилой домохозяйки — Мадлен Олбрайт, на подхвате у обоих. Это и была мистическая составляющая. Почему именно они? Почему исключительно и последовательно во внешней политике? Почему именно у демократов? Природа же самого синдрома была проста и понятна. Совершенно очевидно, что основные пути решения стратегической проблемы, сформулированной в папке «Нефть», комитет грядущих принципалов пожелает найти в папке «Россия». Таким и будет заголовок основного сценария.

2003 ГОД. МОСКВА

Она позвонила ночью. И — странное дело — я не испугалась и даже не встревожилась. И, разумеется, в тот момент, когда мелодичная трель звонка просочилась в мое расслабленное сознание, знать о том, что это звонит она, я не могла. И предположить не могла — мы не общались уже довольно долго. Да и общались когда-то не так, чтобы слишком близко. Словом, это был внезапный ночной звонок. И только.

— Прости. Я знаю, что поздно и мы теперь так далеко друг от друга…

— Километрах в двенадцати, полагаю…

Это была «стадия реверансов». Определение из нашего общего прошлого. Когда — отдавая дань безупречному воспитанию посольской дочки — она вдруг впадала в небывалую деликатность и пускалась в долгие пространные рассуждения о том, как это мучительно неловко — грузить своими проблемами окружающих, пусть и друзей. И особенно — друзей…

— Я не об этом…

— А я об этом. О глубоких придворных реверансах, которые, как и прежде, можно оставить для других случаев жизни.

— Спасибо. Мне очень нужно поговорить с тобой. Очень.

— Прямо сейчас?

— Н-нет, конечно. — Сто к одному, она хотела сказать: да. Но — реверансы. Три часа по полуночи. Невозможно.

— Завтра?

— Да, да. Если ты смогла бы завтра…То есть уж — сегодня.

— Хочешь приехать?

— Нет. Давай где-нибудь… все равно… Где потише. И никаких…ну, ты понимаешь.

Реверансы. Никаких «рублевских рож» хотела сказать она — но сдержалась. Я вспомнила ресторанчик. Почему-то потом, много позже, я уже была склонна придать этому выбору если не мистическое, то уж по меньшей мере символическое значение. Но это часто бывает с людьми, когда случается что-то из ряда вон выходящее, особенно — страшное или трагическое. Кажется, что, предваряя событие — вокруг буквально роились знаки судьбы, и ангелы-хранители отчаянно, но безмолвно били крыльями, и персты призраков, воздетые из хлябей земных, прямо возвещали опасность.

Разумеется, все это приходит на ум потом, много позже, когда невозможно уже утверждать определенно, творилась вся эта мистика на самом деле или образы родились в сознании, под гнетом посттравматического синдрома. Ресторанчик, словом, был будто идеально придуман для тайных, конспирологических встреч, назывался соответственно — «Диссидент». И размещался вполне подходяще. Столики на его открытой террасе располагались строго напротив известного здания на Лубянке, на уровне — примерно — шестого этажа. И было свежо, тихо и малолюдно. «Чего ж вам боле?»

Через двенадцать часов, в четыре пополудни мы заняли столик на этой самой террасе. Нет, она не изменилась. Холеная блондинка без возраста, сошедшая со страниц дорогого глянца. Именно дорогого, на знаменах которого, непременно благородным серым шелком и обязательно от руки, вышито: expensive simplicity.

Она всегда была такой — «девочкой из хорошей московской семьи» сначала, новой русской женой — потом. Редкая довольно метаморфоза. Ибо девочки из хороших московских семей начала 80-х годов — в новый формат хороших семей не вписались категорически. И постарели стремительно, обабились, остервенели — превратились в больных нечастных теток, нелюбимых мужьями и презираемых детьми. Новые девочки из новых хороших семей, следуя неизбывной диалектике всех революционных процессов, подросли на унылых задворках нищих рабочих окраин, в сиротских приютах и придорожных борделях. Определение им, кстати, совершенно спонтанно сформулировал однажды счастливый муж-обладатель из новых. Ужинали под Москвой, небольшой случайной компанией. — Что смотришь? — счастливец, конечно, был пьян, но все еще проницателен.

Взгляд, которым я проводила хозяйку дома, не оставил без внимания и истолковал правильно. — Понимаю. За такие деньги могло быть что-нибудь поприличнее.

Фраза показалась мне безупречной и была взята на вооружение. Так вот, Елизавета была исключением. Деньгам, которыми, судя по всему, располагала, — соответствовала вполне. Возможно, что на этом приобретении супруг даже прилично сэкономил. Но это — разумеется — случилось несколько позже. Поначалу — положение родителей по определению гарантировало Лизе прочные позиции в блестящей когорте «тех девушек». Впрочем, в империи этим термином не пользовались и вряд ли знали, что емкое английское «those girls» означает не просто компанию девиц, объединенных по какому-нибудь принципу, а совершенно особенных девушек — «young ladies», являющих собой юную поросль национальных элит по обе стороны Атлантики. И хотя в Советском Союзе о существовании «those girls» даже не догадывались — «те девушки» в стране победившего социализма были. И какие!

Им бы возможности настоящих «those girls» — «те» в момент обратились бы в бледные тени наших номенклатурных девочек. Впрочем, относительно возможностей — вопрос далеко не однозначный. К примеру, юная дщерь кого-то из партийных бонз вряд ли рискнула бы появиться на парижском показе haute couture и, небрежно повертев носиком, приобрести некоторую часть коллекции. Или на личном самолете махнуть на недельку на Барбадос. Но!