- Деда, видишь, я расцарапала ноги об ракушки.
Расцарапала? В кровь? А зачем ты пошла в море? Зачем полезла на камни? Кто тебе разрешил?
Я ору. Анька отступает на шаг и смотрит на меня долгим удивленным взглядом. Взгляд взрослого человека. Как в тот раз, после смерти Сережи. Анька в растерянности. Я понимаю причину. Я никогда на нее не кричал. Никогда. Она к этому не привыкла.
...И еще я подумал, что при жизни Сережи никто, кроме мамы, не смел повысить на Аньку голос.
* * *
У Сережи была путаница с географией, притом что он бесконечно летал. Самолетам он доверял, в самолете он или работал или спал, а работал он по девятнадцать часов в сутки. С железнодорожным транспортом у него возникали постоянные сложности. Поезда имели обыкновение уходить, не дождавшись Сережи, и если в дороге предстояла пересадка, он, как правило, уезжал в другую сторону.
В то лето он снял для детей дом в Сулаке, маленьком приморском городишке в ста километрах севернее Бордо. При детях была команда: няня (болгарка Младена) и шофер Юра, бывший чемпион Белоруссии по классической борьбе. "Технический персонал" ладил с детьми, но не ладил с французским языком. К тому же оставлять малышей без семейного надзора никому не хотелось. Моя дочь распределила дежурства: в июне ее отпуск, в августе - Сережин, мой черед в июле, а в мае Н.К. продолжала обитать на бульваре Сульт, я к ней относился крайне почтительно, однако старался нигде с ней не пересекаться, и дочь это знала.
...Гораздо хуже было то (и это я заметил впервые в Сулаке), что дочь и Сережа не горели желанием пересекаться. Причины, как водится в подобных случаях, лучше всех знал "технический персонал", и информацию я получил от Юры: "Он (Сережа) не понимает, почему Она (ваша дочь) не сидит с детьми, ведь все материальные заботы Он взял на себя, а Она не понимает, почему Он не понимает, как ей важно самой делать профессиональную карьеру, иначе зачем она кончала университет? Он обижен, думает, что Она не верит в будущее его бизнеса. Она обижена, думает, что Он хочет припечатать ее к ковру, то есть заставить вечно быть домохозяйкой". Согласитесь, весьма стройное изложение событий в устах заслуженного мастера спорта СССР. Впрочем, внешняя видимость хороших отношений сохранялась. Дочь приезжала из Парижа на каждый уик-энд. Сережа прилетал, как только ему позволяли дела, и Юра встречал его в аэропорту Бордо.
И вот в середине недели, вечером, звонит Сережа. Мол, самолет из Москвы опоздал, рейсов на Бордо больше нет, а я так мечтал увидеть детей. Как Леля? Как Анька? Сопливит? Простудилась? Есть последний рейс в Тулузу, сможет ли Юра за мной подъехать?
Я объясняю: расстояние от Сулака до Тулузы почти такое же, как от Сулака до Парижа, Юре чесать всю ночь.
- А если я прилечу в Нант?
Объясняю: паромы через Гаронну ночью не ходят, Юре делать крюк через Бордо - те же пятьсот километров. Ты откуда звонишь?
- Из "Шарля де Голля". Устал, вымотался.
Я не спрашиваю Сережу, почему он не едет на квартиру в Париж, где его ждет молодая жена. Вопрос бы звучал провокационно. Я терпеливо объясняю, что до нас сейчас добраться нет никакой возможности. Устал? Сними номер в "Шарантоне", рядом с аэропортом, и прилетишь утренним рейсом.
...Сквозь сон я слышу под окном урчанье мотора. Утром спускаюсь в столовую. Младена кормит Лелю. По ее глазам вижу, что произошло. Осторожно заглядываю в спальню взрослых. Сережа, развалившись поперек широченной кровати, мощно похрапывает. Анька, притулившись маленьким колечком к его боку, тонко посапывает.
Взял в "Шарле де Голле" такси и примчался.
* * *
Пока дочь готовит ужин, я веду детей по узкой тропинке между скал к каменной башне, обнесенной высоким каменным забором. Дети требуют от меня сказок, и я пользуюсь тем, что на берегу наглядное пособие. В этом замке, говорю, живут добрые разбойники. Мы храбро распеваем песенку, сочиненную общими усилиями. "Мы разбойники, пираты, нам не страшны ураганы, ходим мы как три-та-та, ловим глупого кота..." Пардон за некоторые поэтические шероховатости. У забора Анька и Леля замедляют шаг. Я ставлю их на забор, придерживаю за ноги, и мы внимательно рассматриваем проржавевшую железную дверь с узорами, круглые окна с квадратиками толстого цветного стекла. Верхнее окно под крышей разбито. Из него вылетает птица. Объясняю, что это разбойник, он превратился в птицу и полетел на разведку. Дети млеют от ужаса и восторга. Далее плету про сокровища, спрятанные в подвалах замка. Целый год разбойники собирают сокровища (не уточняю, где и каким образом), а под Рождество раздают их ребятишкам как подарки.
По личному опыту знаю: добрые разбойники бывают только в сказках. А я что рассказываю?
За ужином Анька повествует маме про нашу экскурсию: "Мы видели ужасный замок, где прячутся ужасно добрые разбойники".
- Папа, - говорит дочь, - ты научился гениально общаться с детьми.
Я хочу сказать, что гениально общался с детьми Сережа, а меня двести лет обучали несколько иным занятиям, но, как понимаете, ничего такого не говорю.
Наступает время моей прогулки. Я иду по шоссе вдоль моря. Машин мало. Все добропорядочные французы за столом. Внизу волны белым языком лижут черные скалы. Красно-бордовый солнечный шар повис над серой кромкой горизонта. И розовые перистые зигзаги на небе отражаются в окнах домов по ту сторону шоссе, домов без финтифлюшек и украшений, зато сложенных из каменных плит и облицованных гранитом. Им не страшен шквальный ветер Атлантики, здесь строят на века. Это моя земля, моя природа, моя погода, то, к чему я привык. Мне вообще нравятся северные пейзажи, меня тянет, как перелетную птицу, к крутым фиордам, в ту страну, где солнце летом низко плывет по кругу, не касаясь океанской глади. Я могу (я еще могу!) птицей спланировать над фиордом к неказистому домику на отвесной скале и под могильным крестом откопать сокровища.
Забудь.
Сокровища собраны не тобой и не трудами праведными. И тех, кто их собрал, назвать разбойниками можно лишь условно, но никак и никогда - добрыми людьми.
Этих людей давно нет. Да кто тебе сказал, что сохранился домик, что скала, подточенная ветром и водой, не рухнула в фиорд, что бульдозер, прокладывая дорогу, не зацепил плиту и... Совет дистрикта не постановил мудро пустить чудом найденное богатство на строительство рыбоконсервного комбината? Забота о рабочих местах для местного населения.
Забудь. Экая ерунда приходит в голову!
Красно-бордовый шар утонул в серой дымке. Отвалил поджаривать Южную Калифорнию. Время звонить моему сокровищу.
Открываю стеклянную дверь телефонной будки (внутри еще чувствуется дневное тепло), вставляю в аппарат карточку, набираю номер Лос-Анджелеса.
- При-и-и-вет! Как дела? А я купила новую спальню. Старая надоела, отдала ее Кэтти.
Мне хватает ума (удивительно, как еще хватает!) не спрашивать: зачем ты это сделала? Ведь старая, на мой взгляд, была в хорошем состоянии. Я знаю, какую тираду получу в ответ (уже получал): "Если бы все люди на свете придерживались твоих взглядов, то остановились бы заводы и фабрики, началась чудовищная безработица. Для тебя слово "купить" - если только речь не идет о жратве и выпивке - звучит как "мотовство". На гильотину преступника! Тебе надо жить отшельником в пещере и спать на голых досках"... Жил, моя радость, правда, не в пещере, а в каменной хибаре на отвесной скале. Спал на жесткой деревянной кровати из неструганых досок. И странно и весело было сознавать, что сплю на золоте и изумрудах. Или почти на... Клад покоился под могильной плитой у забора внутри дворика. Сколько там было и чего? Не считал, не проверял. Хватило сообразительности не проявлять любопытства. Они, хранители сокровищ, наверно, потом проверяли: проверял ли я? И если бы я проверял, они бы точно догадались (существует множество методов verification. Я, например, знал, что Дженни заглядывала в чемодан, где лежит пистолет) и провели бы элементарную рокировку: хозимущество куда-нибудь в Круазик, а меня - под могильный крест у забора.