- Тони, опомнись! Тони, не трогай мальчиков!
- Почему "Тони"?
- Потому что это был ты. Лицо всадника было мне незнакомо, довольно молодое, впрочем, не разобрала, не помню. Но его глаза, твой взгляд я узнала. Я засекла однажды у тебя такой взгляд. Обычно ты себя контролируешь, но тогда он вдруг прорезался...
- Тони, - кричала я, - не надо, не трогай мальчиков!
Ты мрачно с высоты на меня посмотрел (не узнавая! Тот, кем ты был, и не мог меня узнать. И смотрел надменно, как на полоумную бабу), вздыбил лошадь и ускакал не оборачиваясь.
* * *
При первом же посещении библиотеки я поднял газеты за соответствующие числа. Естественно, журналисты уделили основное внимание таинственному всаднику. Фамилия Дженни фигурировала. Юные мистеры Джефферсон и Франклин выражали признательность миссис Галлей: своим хладнокровным поведением она спасла им жизнь. Указывалось также, что спутник миссис Галлей, мужчина почтенного возраста, в самый разгар событий предпочел смыться. Имя мужчины почтенного возраста не упоминалось. В двух строках сообщалось, что он тоже пострадал и с огнестрельной раной был увезен в военный госпиталь. Публиковались соболезнования семьям погибших. Представитель генерального прокурора США в Южной Калифорнии заявил, что поставил расследование этого дела под свой персональный контроль. Полицейские детективы допросили персонал трех конно-спортивных школ...
Трагедия в лесу вызвала в прессе широкую дискуссию, и, как всегда, столкнулись противоположные мнения. Молодая женщина, брошенная своим спутником, попала в критическую ситуацию. Кто же был таинственный всадник в опереточном (так и написали - опереточном) мундире французского кавалериста? Сумасшедший маньяк-убийца или самаритянин-доброхот, который, рискуя жизнью (в него стреляли), избавил женщину от насилия и унижения? Правда, все соглашались, что всадник действовал не совсем адекватно ситуации и лучше бы он ограничился превентивными мерами (то есть снес бы только полголовы?). Особенно резкими были читательские отклики. В одних утверждалось, что полиции, как обычно, никогда нет на месте происшествия, поэтому в штате Калифорния необходимо разрешить ношение оружия, ибо граждане вынуждены рассчитывать только на свои средства обороны, и если бы не всадник, банда бы изнасиловала женщину, а в следующий уик-энд спокойно подстерегала бы очередную жертву-и никого бы это не заинтересовало и не привлекло внимание прессы, пока бандиты кого-то не убили, но и тогда бы их не нашли, они перекочевали бы развлекаться в соседний лес. Авторы других писем возмущались неслыханным проявлением расизма; для них было очевидно, что если бы к женщине приставали белые, то всадник продолжал бы тихонько совершать свой дневной моцион или сам бы наблюдал из-за кустов, как ребятишки проказничают...
Я понял, что Дженни имела в виду, когда с нехорошей улыбкой отчеканила: "И все мои знакомые прочли". Для ее лос-анджелесских знакомых (для наших общих знакомых!) главным в этих публикациях была не расовая полемика, не пересмотр законов и правил самозащиты, - главным для них была информация о поведении спутника Дженни. Кто был ее спутником, они догадывались.
Дженни специально ездила по гостям (пока я сидел с Эли) и, рассказывая подробности "инцидента", повторяла, что это профессор заметил всадника и побежал звать его на помощь. Знакомые Дженни сочувственно ахали, однако, как комментировала Дженни, ее аргументация их не очень впечатляла.
Кто-то из великих сказал: "Репутацию теряют раз и навсегда".
Даже Кэтти, приглашая Дженни на свой день рождения, осторожно намекнула, дескать, как хочешь, но приходи лучше одна, я устраиваю девичник.
* * *
У меня появился враг. Его появление нетрудно было предвидеть. Просто раньше у нас был негласный уговор: солнце бесчинствовало до пяти вечера, а я до пяти носа из библиотеки не высовывал. Теперь солнце вспомнило, что по календарю весна, и безжалостно укорачивало теневую кромку от домов и деревьев до размера бикини, превращая тротуары города в сковородку. Долго и быстро по такому пеклу не прошагаешь.
Дженни выезжала навстречу и подбирала меня где-то на трети пути. Из финской сухой бани я прыгал в холодильник на колесах и наслаждался благами цивилизации. Молодцы, американцы! Без всякого европейского высокомерия установили в каждой тачке эр-кондишен. Когда же мы, забрав Элю, застревали в неизбежной пробке на Лорел-каньоне, моя подозрительность к разным техническим штучкам-дрючкам просыпалась, и я представлял себе: вдруг система охлаждения откажет и мы втроем заживо сваримся в "понтиаке"? Но система не отказывала (в отличие от другой Системы, которая, если судить по газетным публикациям, пальцем не пошевельнула, что, кстати, весьма для нее характерно), и мы весело болтали, я любовался открыточно-курортными пейзажами с вершины перевала (щедрая администрация штата показывала их задарма широкой публике), а Дженни плавно вписывалась в крутые виражи, постепенно набирая скорость на спуске. В нашей металлической стеклянной коробке я чувствовал себя в безопасности, и это чувство безопасности исходило в первую очередь от Дженни.
Грубо говоря, я спрятался за ее спиной (в ее машине, в ее квартире), и Дженни храбро взвалила на свои плечи (красивые плечи - когда она перешла на летнюю форму одежды, это особенно стало заметно) мои финансовые проблемы, мою подмоченную репутацию, мои перепады настроения, мнительность и все комплексы человека, неожиданно оказавшегося в критическом мужском возрасте.
Мы опять поменяли распорядок дня ("Ты должен жить в режиме, к которому привык"), вернулись наши совместные ужины, и Дженни мне позволяла несколько рюмок, и перед ужином или в самом его начале, мне позволяли охотно (надеюсь!) еще кое-чем заниматься с ней ("Извините, профессор, после третьей рюмки вы уже не годитесь"). И я "извинял". А что мне оставалось делать? Я ей доверился.
Повторялась история с Жозефиной, и точно так, как Жозефина, Дженни лепила меня заново заботливыми руками (иногда, особенно ночью, было ощущение, что я попал в те же умелые руки), и мне нравилось быть зависимым от нее, и я угадывал, что ей нравится быть владычицей морской и земной, хозяйкой положения. Разумеется, я помнил драматический финал той истории, но тогда я (вернее, тот, кем я был) совершил чудовищную ошибку. Нет, такого больше не произойдет, отныне Дженни не только моя любовь - моя икона, и я на нее молюсь.
Раз в двести лет можно довериться женщине.
...Минуту назад были произнесены наши волшебные слова. Мы лежали рядом, касаясь ладонями друг друга. Едва слышным шепотом она спросила:
- Тони, ты будешь опять молодым?
Я ждал этого вопроса. Я понимал, что когда-нибудь она его задаст, что мне рискованно ставить на кон свое будущее, свое счастье, и есть иллюзии, которые предпочтительнее сохранить. Поколебавшись (и сразу запрезирав себя за эти колебания), я честно ответил:
- Нет, Дженни, ведь я все тебе рассказал. Мои путешествия по времени кончились.
В темноте я не видел ее лица.
* * *