Исповедь пофигиста - читать онлайн книгу. Автор: Александр Тавровский cтр.№ 29

Наконец понял: жрать хочу. Раньше со мной этого среди ночи не было. Растревожил меня батя своими закусками, они так хорошо пошли! Как теперь быть? Неудобно же. Одному в чужом еще доме по шкафам на кухне лазать.

Однако решился: тихо-тихо открыл холодильник. Пальчиками открыл, нежно-нежно. Вижу, колбаса сухая и кефир — прокисшее молоко, простокваша. Я без хлеба… сел прямо на холодный пол… даже холодильник не закрыл. Жую колбасу и запиваю ее простоквашей, а это почти то же самое, что селедку заедать манной кашей, а помидоры со сметаной — сахаром. Обалдеть как вкусно! Ночью, сухую колбасу с простоквашей… Дураки! А с чем же ее еще есть?

А там что-то стояло… Как эта штука называется?.. Детям кашку греть? Алюминиевая с крючком. Турочка? Не. Дуршлаг? Не, вот такая штука! Я задел ее рукой, и она грохнулась на пол. Я чуть колбасой не подавился, облился простоквашей.

Входит отец с тетей Аней, а я сижу голый с полным ртом колбасы и кружкой. Они мне не сказали, что сухую колбасу в Стрежевом вообще никому не дают, просто так не дают. Но если ты, как тетя Аня, работаешь на складе продовольственного обслуживания, тем более директором, как тетя Аня, то такая возможность появляется. А без этой «возможности», даже варенку — только по талонам и только инвалидам войны.

А если ты к тому же еще и не инвалид, то два кило «мясопродуктов» на рыло в месяц, бывает, рыбным фаршем или сибирскими пельменями отоваривают. Сибирь же! И все. Можешь взять кило курей с перьями и кило говядины без перьев, можешь два кило конины, если вера и здоровье позволяют. Туда все доставлялось самолетом, поэтому капусту продавали раз в год. Зато картошки завались, а иначе — голодная смерть при охрененных зарплатах.

Ну что же? Родители стоят в полной растерянности, я в такой же растерянности сижу, и никто не знает, что теперь делать. У меня колбаса дефицитная поперек горла встала, ее никакой простоквашей враз не растворишь. Я ее, сколько в рот запихал, столько и ем, она ж сухая, нормальная, с мясом. А с простоквашей — лучше деликатесов в ресторане Останкино.

Родители молча пошли спать, только холодильник закрыли. А что тут скажешь? То, что я уже прожевал, им и на хрен не надо, а то, что я еще в кулаке зажал, никакой силой не отнять, кулак судорогой свело.

Я поставил на стол простоквашу, взял остаток колбасы и понес в кровать доедать. Я съел ее всю. Кто в доме хозяин? Батя! А кто самый голодный? Я! Ясно уравнение?

Утром встал аж в девять. С кровати меня никто не гнал, есть почему-то не хотелось. Чудеса!

После работы батя повел меня в магазин. А как же? Пальто мне надо? Шапку меховую — волосы хоть и рыжие, а не греют и сами мерзнут — надо? Шапка искусственная, но с ушами, как настоящая. Ботинки купили такие спортивные, но из толстенной шерсти, толстенной, как шинель. Ботинки тоже надо. Я в них потом, даже в хоккей играл: шайба попадала в ботинок, а до костей не доставала, а другой ботинок пробила бы насквозь. Я себя знаю!

Говорят, сироте много ли надо? Честно говорю, не брешу: совсем много, столько, чтоб зайти в этот магазин сиротой, а выйти хрен знает кем! А для этого все должно быть по самой последней стрежевской моде. Умным этого не понять, а для дураков объясняю бесплатно.

Берешь ботинки на меху и шерстяные носки домашней вязки, толстые, как ботинок. Ботинки надеваешь на носки, и эти самые долбаные носки накатываешь поверх ботинок. Что? Класс! Но это где-то так — третий, четвертый, пятый. А первый класс, экстра и модерн — валенки. Когда батя захотел купить мне валенки, я чуть не заплакал:

— Батя, за что? В жизни не выйду на улицу в валенках!

Ох и дурак! Отец выгнал меня в город, а там — мать честная! — валенки на первом месте, и еще какие! «Формула-1»! Дальше слушайте стоя, дальше — великая тайна Мальчиша-Кибальчиша и откровение от Луки, то есть от Лукацкого.

Берешь валенок, выгинаешь и выбиваешь, чтобы подошва стала плоской, потом из старого валенка вырезаешь подошву и приклеиваешь к новому. Обрезаешь голенище и делаешь этакий надрез уголком. Некоторые и узоры вырезают по краям. Мода — перфект! А тот, кто думает, что это все фигня, тот, по-моему, кардан от Кардена хрен отличит. Хотя я тоже старый водила, а где у машины карден, до сих пор не знаю.

Но все равно валенки в Стрежевом — первый шик, и калоши к ним не нужны. На улице язык к губам примерзает, а заходишь домой или там в гости, снимаешь валенки на пороге, валенок об валенок — бум-бум! — и к печке. У всякого порядочного порога там две такие штучки лежат: одна большая, специально для вытирания ног, а другая маленькая, чтобы было, куда эти ноги в носках ставить.

До моей школы — сто четырнадцать шагов. Почему такое кривое число? А зачем его равнять? Если его выровнять до ста пятнадцати, будет красиво, но неправда. Неправда всегда красивей правды, так и бандиты считают.

А если выровнять до ста десяти или, того хуже, до ста, то это просто глупо: на таком холоде каждый шаг на счету. Нам даже спецзадание дали на математике: измерить расстояние от дома до школы и наоборот. Тут это вопрос жизни и смерти.

Сто четырнадцать шагов, если напрямик: от подъезда доходишь до хоккейной площадки, перелезаешь через забор, дальше снова забор, сначала туда портфель, потом сам, опять через забор, но уже с портфелем, еще раз через забор — и я в школе. Обратно столько же, но быстрее. Я всегда ищу самый короткий путь, будь он неладен.

В Стрежевом нет местного населения, все приезжие, кроме детей, которые тут родились. А дети тут рождаются — это труба! От любой шишки, искорки, от щепки, наконец. И растут, несмотря на холод, быстро, как гладиолусы в теплицах у бати. Именно благодаря холоду все и ускоряется. Чуть-чуть зазевался — и чувство замерзло, блин, как плевок на лету. И не только чувство. И расти долго некогда, лето короткое, дни короткие. Сибирь же!

Первый мой урок в Стрежевом — пение. Еще в детдоме учитель пения Косой открыл во мне редкое у людей полное отсутствие какого бы то ни было голоса. Ни первый, ни второй, ни третий — никакой. Но тем не менее я пою, и очень громко. И, назло Косому, могу и гимн Советского Союза, если Родина позволит. Теперь, правда, Родина меня все больше просит:

— Рыжий, не уезжай в Германию! Рыжий, умри на Родине! Рыжий, спой гимн Украины!

А хрен вам! У меня голос редкий, сам не знаю какой. Еще сорву.

На первом же уроке я сел с татарином Сашкой Городничевым. Он в натуре татарин, а все время твердит:

— Я не татарин, я русский!

Да русский, русский! Все русские — от татар. Россия триста лет под татарами лежала, пока не решила на бок перевернуться. С кем поведешься, от того и забеременеешь. Но это все — фигня. Я тоже по родителям — еврей, по маме Ане — русский, а по месту жительства теперь — немец, нижний саксонец. Какие проблемы?

А главное, Сашка Городничев был пацан — во! И Вовка Мяконький из Нальчика — во! Ему нос немного мешал, длинноват. Он его всегда торцом ладони утирал, приспособился.