Смерть геронтолога - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 9

Подкатывает на машине Авива‚ глушит мотор‚ а сил нет – вылезти и пошагать по лестнице. Были бои на подходе к ее столу. Были бои у стола. День закончился‚ но очередь еще стояла: инженеры с музыкантами‚ учителя с врачами‚ бывший полковник КГБ‚ бывший следователь МВД‚ три преподавателя марксизма-ленинизма. Седой‚ благообразный старец в блузе с бабочкой‚ с проработанным актерским лицом‚ возглашал в открытую дверь‚ задыхаясь от гнева и бессилия: "Знайте! Вы все! Меня смешат ваши гордые заявления: "Я – седьмое поколение на этой земле‚ а я – десятое!" Чем вы гордитесь? Вы же ничего не выбирали. Ваши родители не выбирали. Вы родились здесь по случаю‚ и это не заслуга. Заслуга – выбрать эту землю сознательно. А я ее выбрал..." – "Моя мама тоже выбрала‚ – ответила Авива. – В свой срок". Но ее не поняли без переводчика. Авива слышит возле дома резкие‚ пронзительные крики. Любимый ее попугай мечется в вышине от дерева к дереву‚ а голуби яростно гоняют его‚ перепуганное цветное создание. Завидев Авиву‚ Сумсум кидается к ней на грудь: хвост ободран‚ глаз выпучен‚ рот разодран в безумном крике. Авива ходит по комнате от стены к стене‚ кот Хумус сидит в кресле‚ будто не его проказы‚ а у Сумсума от страха прорезался голос‚ Сумсум жалобно кричит с жердочки: "Закрой клетку... Закрой клетку‚ дур-рак!.." Ветерок с гор надувает занавеску у окна‚ словно за ней кто-то стоит‚ большой‚ желанный‚ с буграми мужской силы. Авива говорит занавеске: "Моти мне больше не родственный. Хватит! Звонить не стану. Писать. Унижаться..." Занавеска нехотя опадает‚ и кто этот Моти‚ где этот Моти – неизвестно. Подступает ночь. Во сне к Авиве приходит отец‚ неслышно и неспешно. Берет дочку за руку‚ и они отправляются в путь. Всю ночь вместе. Всю ночь в пути. Куда-то идут‚ едут‚ торопятся. Их ждут. Их кто-то ждет. А они торопятся‚ идут‚ едут. Мама стоит возле дома: это они спешат к маме. Они шагают втроем‚ взявшись за руки‚ как ходили когда-то – Авива посредине‚ и заполнено одиночество; отец говорит‚ смущенно улыбаясь: "Это дерево посадил я". А дерево – под облака. "И это посадил я. И то". Они подходят к могиле отца. Саженец в руках у Авивы. Тут‚ на этой земле‚ быстро растут деревья.

Этажом выше затаился Нюма Трахтенберг‚ который тоскует по вечерам. Горы за окном‚ розоватые к закату. Монастырь на склоне с тяжелыми крепостными стенами. Небо обсыпано непривычными созвездиями. Большая Медведица завалилась к горизонту. Араб едет на осле по невидной тропке. Гонят неспеша овец – малое стадо. Орут ишаки в деревне. Архитектура домов непривычна до изумления‚ будто декорация на киностудии. Всё непривычно: в цвете-облике-запахе. И из этой декорации‚ под этими созвездиями‚ под аккомпанемент ишаков нездешние волны разносят по окрестностям: "Валенки‚ валенки‚ да не подшиты стареньки..." Или – плач ребенка‚ горький плач из окна: а дети везде плачут одинаково‚ на понятном каждому языке‚ – и голос ласковый‚ голос материнский: "Баю-баюшки-баю..." Не кажется ли это Нюме? Нюме кажется порой‚ что прежде жил не он. Не он на фото‚ не он в памяти‚ не он в мыслях и пространстве. Где те вопросы‚ что когда-то волновали? На них не стоит нынче искать ответа. Где те проблемы‚ что с трудом разрешались? Ему бы теперь те проблемы. Вот он пожил здесь‚ вот помолчал в одиночестве‚ и пришло к Нюме понимание: ты бежишь от несправедливости‚ пересекая границы с государствами‚ а несправедливость поджидает на другой земле‚ в ином обличье. И если ты это понимаешь‚ если принимаешь‚ значит пришла к тебе мудрость. Временами Нюма натягивает на ноги резиновые сапоги‚ берет в руки лукошко для грибов‚ ходит по квартире вдоль и поперек‚ но от этого она не становится его собственностью. Раз в год приходит хозяин‚ жалуется на тяжелые времена‚ повышает плату за помещение. Нюма с ним не спорит. Нюма ни с кем не спорит‚ потому что всех понимает и всякому готов улыбнуться. Кто же улыбнется ему‚ Нюме Трахтенбергу?

Нюме грустно‚ и Нюме одиноко. Нюма Трахтенберг не спит заполночь – голова на подушке‚ наушники на голове. Ночная программа: позвони и выговорись. Он бы и позвонил‚ он бы выговорился от души‚ но как это сделать – с невозможным акцентом и постыдными его ошибками? "Не спрашивайте меня... – нашептывают под музыку в тиши ночи. – Не спрашивайте‚ почему я не пою для вас... Всё‚ что было мне дорого‚ осталось в прежнем моем доме. Скрипки остались в прошлом. Слова любви в прошлом. Даже те песни‚ которые поют люди‚ когда пьют вино и хмелеют‚ – они в прошлом..." У Нюмы нет слуха‚ нет у него и голоса‚ но петь хочется‚ очень хочется – до щекотания в горле‚ и он подпевает с опаской‚ почти беззвучно. Для Нюмы было открытием‚ что жители этой земли поют много‚ громко и с удовольствием. В прежней жизни он сталкивался с такими единоверцами‚ которые пели не часто‚ во всяком случае‚ не слишком громко. Причины этого ему не вполне ясны‚ и дотошный ученый мог бы заняться подобной темой: в каких условиях люди поют‚ когда‚ где и сколько. Про птиц‚ к примеру‚ всё известно: кто поет на воле‚ а кто молчит в клетке‚ – с людьми тоже можно разобраться.

Нюма слушает с провалами‚ задрёмывая и вновь пробуждаясь‚ а ему говорят негромко‚ в самое ухо: "Мой дед знал‚ как утолять жажду в пустыне‚ когда нет воды‚ как определять по полету орла‚ сколько людей на тропе‚ в какую сторону они идут‚ на каком от тебя расстоянии. Мой отец многого уже не умел‚ но он хотя бы знал‚ чего он не знает‚ и печалился оттого со смыслом. А я даже не знаю‚ чего я не знаю; печаль моя пуста и нелепа. Мне не разглядеть складку на стебле травинки‚ не услышать голос цветка и шепот дерева‚ не угадать‚ что думает камень о человеке‚ который прошел мимо него‚ и что он делал‚ этот человек‚ прошедший мимо‚ и почему‚ и как". – "Поясни"‚ – просит ведущий. Он поясняет: "Если посторонний пройдет по песку и поднимет камень‚ плюнет на него и положит на место‚ житель пустыни распознает это через двести лет. Он увидит на камне след того плевка‚ пойдет за человеком‚ найдет его могилу‚ ударит по гробнице и скажет: "Зачем ты плюнул на камень‚ скотина?.."

Нюма задремывает на мгновение‚ видит мимолетный сон‚ а в наушниках новый теперь голос. Глуховатый. Тревожащий. Неясноразличимый. Как прорывающийся с натугой через незнакомый язык: "Там‚ в Африке‚ все вокруг были черными‚ и я полагал‚ что Мессия‚ которого мы ожидаем‚ будет чернокожим. Каким же ему еще быть? Но здесь я увидел белых людей; целая страна белых людей‚ и я решил‚ что Мессия будет‚ наверное‚ белокожим. Прошло время. Я освоился. И думаю теперь так: какая‚ в конце концов‚ разница? Белый или черный: пусть он поскорее придет. Пусть придет избавитель..." Нюма радуется каждому его слову‚ повторяет с расстановкой‚ словно вывешивает для обозрения‚ знатоком отходит на пару шагов‚ смакуя детали‚ их речевую окраску‚ а в наушниках женский теперь голос. С поставленной речью. Без акцента‚ который сам по себе акцент: "Вот моя гитара. Вот чехол для нее. А на чехле оборваны пуговицы. Может‚ нет у меня времени‚ чтобы пришить‚ а может‚ оборваны они специально‚ чтобы побыстрее достать гитару‚ когда очень хочется петь‚ и не возиться же с этими тугими‚ неподатливыми пуговицами..." Перебор гитарный‚ на пробу строка: "Элогим шели‚ Элога‚ зеленоглазый мой..." – "Иногда хочется петь‚ чтобы показать: видали‚ вот она я какая! А иногда – как поплакать. Женщине нужно порой посидеть и поплакать. Я сижу одна и пою‚ пою. Кончила петь‚ как выплакалась... "Элогим шели‚ Элога‚ зеленоглазый мой! Пока земля еще вертится‚ и это ей странно самой..."