А мой папочка был слишком поглощен закрутившим его водоворотом событий, чтобы думать о возвращении.
Вот что крутилось у меня в голове, пока я ехал на велосипеде. Вдруг мне показалось, что я увидел отца. Вряд ли я мог ошибиться, поскольку в этой части Лондона проживало крайне мало азиатов, но у того человека половина лица была замотана шарфом, и он напоминал нервного грабителя банков, который никак не может найти облюбованный банк. Я соскочил с велосипеда и остановился на Бромлей-Хай-стрит под вывеской, гласившей: «Здесь родился Г.Д. Уэллс
[35]
».
Тип в шарфе переходил улицу вместе с толпой покупателей. Покупатели в нашем пригороде — натуральные фанатики. Для них хождение по магазинам — все равно что румба и песнопения для бразильцев. Днем по субботам, когда улицы наводняют белые лица, наступал прямо-таки разгул потребления, товары расхватывали, полки пустели. И каждый год после Рождества, когда наступала пора дешевых распродаж, перед дверями больших универмагов собиралась очередь по меньшей мере из двадцати идиотов, которые, невзирая на мороз, спали на улице в раскладных креслах, завернувшись в одеяла, по два дня ожидая открытия магазинов.
Вообще-то папа не был подвержен всеобщему безумию, но это был он, собственной персоной — седоволосый человек ростом чуть больше полутора метров зашел в телефон-автомат, хотя у нас дома аппарат стоит в коридоре. Было очевидно, что он никогда раньше не пользовался автоматом. Он водрузил на нос очки и внимательнейшим образом несколько раз прочитал инструкцию, после чего положил сверху стопку монет и набрал номер. Дозвонившись, он воспрял духом, смеялся и болтал, а в конце помрачнел. Повесил трубку, обернулся и заметил меня.
Он вышел из автомата, а я пробился к нему с велосипедом сквозь толпу. Мне страшно хотелось узнать его мнение о том, что происходит с Анваром, но он явно был не в настроении это обсуждать.
— Ну как Ева? — спросил я.
— Любит тебя по-прежнему.
По крайней мере, не стал отпираться, что с ней разговаривал.
— Меня или тебя, пап?
— Тебя, малыш. Ты же её друг. Даже не представляешь, как тепло она к тебе относится. Она тебя просто обожает, думает, что…
— Пап, пап, ответь мне, пожалуйста! Ты её любишь?
— Люблю ли?
— Да, любишь? Ну, ты понимаешь. Господи, ты же все понимаешь.
Не знаю, почему, но он, кажется, удивился. Может, не ожидал, что я догадываюсь. А может, не хотел касаться такого смертельно опасного понятия, как любовь.
— Карим, — сказал он, — она стала близка мне. С ней можно поговорить. Мне нравится находиться в её обществе. У нас есть общие интересы, сам знаешь.
Я не хотел показаться саркастичным или агрессивным, у меня были совершенно определенные, важные вопросы, на которые я хотел получить ответ, но в результате я сказал:
— Что ж, здорово.
Он не подал виду, что слышал; сосредоточился на словах, которые собирался произнести.
И произнес:
— Должно быть, это любовь, раз так больно.
— Что ж тогда будешь делать, пап? Бросишь нас и уйдешь к ней?
Иногда видишь такие выражения на лицах, которые никоим образом не хотелось бы увидеть во второй раз, и это был тот самый случай. Замешательство, страх и боль отобразились на его лице. Он наверняка никогда об этом не задумывался. Просто так уж получилось, само по себе. Теперь он удивился, что от него, оказывается, ждут разъяснения целей и намерений. Но это был никакой не план, а просто страсть, заставшая его врасплох.
— Не знаю.
— Ну, а как ты сам чувствуешь?
— Чувствую такое, чего никогда раньше не испытывал — что-то очень сильное, яркое, захватывающее.
— Ты хочешь сказать, что никогда не любил маму?
Он крепко задумался. Неужели приходится так долго думать, чтобы ответить?
— Тебе случалось испытывать тоску по кому-то? По девушке? — Тут мы оба, наверное, подумали о Чарли, потому что он мягко добавил: — Или по другу?
Я кивнул.
— Все время, пока я не с Евой, мне её недостает. Когда я разговариваю про себя, я всегда говорю с ней. Она многое понимает. Когда я не с ней, я чувствую, что совершаю большую ошибку, упускаю редкую возможность. И есть кое-что еще. То, что мне Ева сейчас сказала.
— Да?
— Она встречается с другим мужчиной.
— Каким мужчиной, пап?
Он пожал плечами.
— Я в подробности не вдавался.
— Одним из тех белых, что носят рубахи из немнущейся ткани?
— Ах ты сноб, что ты имеешь против немнущихся рубашек? Для женщин это очень удобно. Но ты, может, помнишь этого жука, Дермотта?
— Да.
— Они часто видятся. Он сейчас в Лондоне, в театре работает. Она считает, что когда-нибудь он станет знаменитостью. Он водит знакомство со всякими актерами. Часто у неё собираются. Обожает она все это искусство-фигусство, — папа помолчал. — Она и этот жук пока ничем таким не занимаются, но боюсь, он её как-нибудь романтично украдет. Мне будет так не хватать её, Карим, так не хватать!
— Я всегда к Еве относился с подозрением, — сказал я. — Слишком она любит важных шишек. Она тебя просто шантажирует, точно тебе говорю.
— Да, но делает это ещё и потому, что несчастна без меня. Не может же она ждать меня годами. Ты её за это осуждаешь?
Мы протискивались сквозь толпу. Мимо прошли несколько ребят из школы, я отвернулся, чтобы меня не заметили. Не хотел, чтобы они видели, как я плачу.
— Ты маме рассказал обо всем? — спросил я.
— Нет, нет.
— Почему?
— Потому что боюсь. Потому что сделаю ей больно. Потому что не могу смотреть ей в глаза, когда разговариваю. Потому что всем вам сделаю больно, а я лучше сам буду страдать.
— Ты останешься со мной, Алли и мамой?
Он не отвечал минуты две. Ему не важны были слова. Потом обнял меня, притянул к себе и стал целовать мне щеки, нос, лоб, волосы. Просто безумие какое-то. Я чуть не уронил велосипед. Прохожие пялились во все глаза. Кто-то бросил: «Садись на своего рикшу». День кончался. А я ещё не купил чая, и по радио скоро начнется программа Алана Фримана, которую я хотел послушать. Я вырвался из папиных объятий и побежал, ведя рядом велосипед.
— Постой минутку! — крикнул он.
Я обернулся.
— Что, пап?
Вид у него был озадаченный.
— Где моя остановка автобуса?
Странным у нас получился разговор с папой, потому что позже, когда мы увиделись, и потом ещё несколько дней, он вел себя так, будто ничего не произошло, как будто он не признался мне, что любит другую женщину.