Реформатор - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Козлов cтр.№ 64

Никите ничего не было известно про рыбу с названием «мисаил». Наверное, это было какое-то сугубо местное название. Так в одной деревне в Псковской области чибисов, которых во всей России называли чибисами, почему-то называли странным словом «книгова», как если бы эти чибисы напоминали в воздухе… раскрытые, шелестящие страницами книги. Они и напоминали, но… отдаленно.

Никита придерживался противоположной точки зрения, полагал, что конец как раз тому, кто с дикой силой тащит леску, то есть этому самому «Мисаилу». Если, конечно, это не крокодил, не лохнесское чудовище.

«Позвать егеря?» — Никита был рад помочь брату, да не знал как.

«Спятил? — шепотом спросил Савва. — Он же сразу сообщит»…

«Что сообщит? Кому? — убей бог, Никита не понимал, почему брат не просто не радуется столь обещающей поклевке, а еще и чего-то боится. — Мисаилу? Не хочешь тащить, — с презрением посмотрел на Савву, — дай я попробую, или перережь леску».

Тут напор подводного чудовища несколько поутих. Савве удалось выбрать несколько метров лески.

Потом все стихло.

Чудовище не тащило.

Но Савва, как ни старался, не мог более выбрать ни сантиметра.

«С незапамятных, еще советских времен, — произнес Савва, безуспешно пытаясь выбраться из воды на берег, — в пруде живет невероятного возраста и невероятных размеров карп по имени Мисаил. Говорят, его запустили сюда еще при Сталине».

«При Сталине? — Никита сейчас как раз изучал историю СССР, готовился к коллоквиуму о роли и значении Сталина в этой самой истории. Как ни крути, а выходило, что это был величайший в истории России правитель. Ни до, ни (в особенности) после него страна не поднималась до таких геополитических высот. Никита прочитал немало разной литературы о генералиссимусе, но нигде не говорилось, что Сталин был заядлым рыбаком, точнее рыбоводом. — Карпы столько не живут!»

«Мисаил нас с тобой переживет!» — воскликнул Савва, и Никита ему поверил, такое огромное волнистое губастое рыло вдруг выставилось из воды, как продолжение этой самой воды в ином обличье. Может Никите показалось, но некое изумление как будто присутствовало на рыле.

Видимо, за полвека Мисаил сильно сроднился со средой обитания.

Насечка на верхней губе была не как (у других карпов) изящное письмо, но как большая (какие на почте принимают со скандалом) бандероль. Этого карпа вполне можно было принять за рыбу-молот. Может, Мисаила запустил сюда не Сталин, а Молотов? — подумал Никита.

Оценив ситуацию, гигант-долгожитель опять рванул в глубину.

Савва чудом устоял на ногах.

«А кто его назвал Мисаилом? — поинтересовался Никита. — Сталин?»

«Понятия не имею, — ответил Савва. — Мисаил и Мисаил. Его же никто никогда не видел, поэтому я думал, что это так… сказка. Считается, что после того как его поймают, начнется новая эпоха».

«Вот как?» — подивился странности стоящего на пути новой эпохи препятствия Никита.

«Не только в России, — мрачно добавил Савва, — а… вообще».

В коттедже, где они останавливались, наличествовала практически любая снасть, даже ружье для подводной охоты с напоминающими гарпуны стрелами. Кита можно было загарнунить из этого ружья. Никита изъявил желание сбегать за ним, но Савва в ужасе замахал руками.

«Знаешь, зачем я тащу его к берегу? — спросил Савва и, не дожидаясь, пока Никита откроет рот, ответил: — Чтобы отцепить крючок и… отпустить с миром. И чтобы, — добавил испуганным свистящим шепотом, — ни одна живая душа об этом не узнала»…

«Леску не проще обрезать?» — Никита не вполне себе представлял, как именно Савва собирается подтащить неизвестно кем нареченного Мисаила к берегу, да еще и отцепить от его губы крючок. Разве что вымотав до беспамятства. Только вряд ли копившее силу со сталинских времен ископаемое легко сдастся.

«Это невозможно, — ответил Савва, — потому что, если его поймают, или он сдохнет с моим крючком в губе, меня моментально вычислят и»…

«Да кто? — разозлился Никита. — Кто тебя вычислит и?.. Что “и”?..»

В последнее время многие люди в стране, даже и их собственный отец (хотя, его — автора хулиганских прогнозов, наверное, можно было понять), стали с опаской поглядывать на телефоны и электроприборы, искать в квартирах и в кабинетах мифических «жучков». Люди пока не исчезали, точнее исчезали на короткое время, а по возвращении вели себя тихо и незаметно. Никто (общественность) не знал, что происходило с ними во время кратковременных исчезновений, но то, что с каждым днем порядка в стране становилось больше было совершенно очевидно.

Порядок, по мнению Саввы, являлся тем самым сборным пунктом, куда народу надлежало во что бы то ни стало явиться… не суть важно, каким именно путем — магистральной, так сказать, автострадой общечеловеческого значения, или узенькой, вьющейся над пропастью национальной козьей тропкой. Кратковременные (пока) воспитательные исчезновения людей как раз и были отличительной особенностью этой тропки.

Боготворивший, точнее абсолютизирующий идею порядка, полагавший ее началом (фундаментом) всякого совершенства, Савва жил (и говорил) так, будто право на жизнь и право на собственное мнение не просто (в чем, правда, многие сомневались) утвердились в России, но утвердились (как составные части порядка?) на веки вечные.

В газетах на сей счет высказывались противоположные (взаимоисключающие) мнения. Одни авторы рассматривали текущий момент бытия, как «сумерки демократии», предсказывали скорый и неминуемый «тоталитарный обвал». Другие писали о молодом — четвертом по счету — президенте новой России и его команде, как о беспечных ребятах, дорвавшихся до государственной кормушки, на полную катушку наслаждающихся жизнью. Главным же элементом этого neveren d ing наслаждения представало очередное перераспределение собственности, в особенности таких ее опять-таки neverending (применительно к России) составляющих, как нефть, газ, электроэнергия, водка и… власть. Многие из этих ребят становились губернаторами, получая в кормление большие и малые области. Ну, а как они кормились — вводили налоги на сон, или устанавливали соляную монополию — никого не касалось.

Воздушность собственности и власти (губернаторы прогонялись с такой же легкостью, как назначались), да и человеческой жизни сообщала новому российскому общественно-политическому укладу (бытию) невыносимую, граничащую с безумием, легкость. Существование уже находившихся во власти и только стремящихся во власть людей можно было уподобить игре в рулетку, когда (теоретически, по крайней мере) могло неслыханно повезти. Но могло и не повезти, и тогда дяде предстояло сыграть в другую рулетку — в приставленный к виску пистолет с неизвестным количеством пуль в барабане.

Никита, помнится, поделился этими своими соображениями с Саввой, заметив, что единственное, чего он не понимает — это места и роли четвертого президента в этих играх.

«Чего именно ты не понимаешь?» — с подозрением покосился на него Савва.