Реформатор - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Козлов cтр.№ 43

Алтай, Тува и Бурятия были прозрачны, как вода и как вода же непостижимы. Якутия и Дальний Восток — белоснежны, как тот самый чистый лист (народ), на котором можно начертать любые иероглифы. И там, действительно, возникали иероглифы, которые решительно сгоняли с листа редкие, написанные кириллицей, буквы.

Приглядевшись, Никита обратил внимание, что внутри одних (господствующих на определенных пространствах) цветов на карте рождаются, исчезают, меняются, так сказать, цвета местного значения, отчего карта напоминает саморисующуюся картину. Причем, картину, стремящуюся отнюдь не к гармонии и успокоению, но к некоему особенному самоутверждающемуся хаосу внутри… Никита долго не мог понять внутри чего, пока не понял: внутри… ничего! Внутри космоса, бесконечности, Вечности, Божьей воли и Божьей же неволи. Как если бы Россия, подобно выдранному из бабьего цветастого халата длинному лоскуту астероидно плыла куда-то среди ледяного вакуума мирозданья.

В противоположную (это однозначно) от долларов сторону.

«Надо полагать, это карта национальной идеи?» — поинтересовался Никита, не в силах оторвать взгляд от безнадежно (как два берега у одной реки) расходящихся бабьего лоскута и светящейся долларовой реки. Почему-то пришли на память строки Фета: «Не жизни жаль с томительным дыханьем. Что жизнь и смерть? А жаль того огня, что просиял над целым мирозданьем и в ночь идет, и плачет, уходя». Единственно, непонятно было, оттого ли плачет огонь, что уходит в ночь, или оттого, что превращается в доллары и, стало быть, остается какой-то своей частью на земле в виде материальных благ? И — какое отношение имеет к огню длинный цветастый бабий лоскут? У Никиты возникло подозрение, что этот лоскут в огне не горит и в (долларовой) реке не тонет.

«Да, это живая карта национальной идеи, — не стал запираться Савва, — насколько нам удалось ее воссоздать в режиме реального времени».

«Слушай, а что, собственно, за народ трудится в фонде? Я имею в виду, по каким критериям сюда отбирают?» — Никите было не отделаться от ощущения, что грудастая сиреневоволосая русалка обхватила его за шею и тянет вглубь синего болота, в темную (прямую) кишку нефтепровода, а может, в светящуюся энергетическую реку, где он разлетится, прозвенит центовой мелочью, как невидимый дождик над родимой сторонушкой. Никита уже почти что плакал, заворачиваясь в лоскут, уходя в ночь, хотя отнюдь и не просиял над целым мирозданьем. Вообще, нигде и никак не просиял.

«Есть люди, — объяснил Савва, — которые к месту и не к месту произносят: “Эта страна”. Так вот, таких мы не принимаем».

«А каких принимаете?» — Никита подумал, что у него есть призрачный шанс. Он никогда не произносил: «Эта страна». Хотя, никто его про нее и не спрашивал.

«Кто произносит: “Эта жизнь”», — сказал Савва.

«В смысле, кто готов в любой момент расстаться с жизнью? — уточнил Никита. — Но в этом случае уместнее было бы произносить: “Эта смерть”…»

«Тогда бы здесь работали исключительно боги, — рассмеялся Савва. — Хотя, — странно посмотрел на брата, — как знать, как знать»…

«Хорошо, — решил зайти с другого конца Никита, — что это означает?» — ткнул пальцем в изумрудно-зеленый с коричневыми подпалинами, как коровье брюхо, северо-запад.

«Много чего, — сказал Савва. — Во-первых, приостановку хозяйственной деятельности, то есть поля здесь сейчас почти не обрабатываются. Во-вторых, наступление дикой природы. Раз не обрабатываются поля, растет трава, наступает подлесок. Множатся зайцы, лисы, волки, а также водоплавающая и боровая дичь. Кроты борзеют, — тихо поделился с Никитой конфиденциальной, видимо, информацией Савва. — А где кроты нароют дыр, там что? Вот именно: лезет из земли разная нечисть! В-третьих, определенное улучшение экологической ситуации, видишь, какая прет густая зелень? Скотину — паси не хочу. Почему-то и не хотят, — добавил озабоченно. — В-четвертых, — кивнул на коричневые подпалины, — практически повсеместный, хоть и несколько сонный, переход на натуральное, краеуголным камнем которого является, как известно, корова, хозяйство, а также на гужевой транспорт. В-пятых»…

«Ну, а где здесь национальная идея?» — перебил Никита. Он недавно перечитывал Свифта и ему было не отделаться от мысли, что Фонд «Национальная идея» — это летающий остров Лапуту, где ученые разрабатывали технологию извлечения солнечного света из огурцов.

«Ты прямо, как наше руководство, — погрустнел Савва, — тебе тоже нужны чеканные формулировки и немедленные практические предложения. Национальная идея не может быть сформулирована по какой-нибудь одной, пусть яркой, но региональной тенденции. Только по совокупности тенденций».

«И в чем же эта совокупность? — спросил скорее по инерции Никита. Одного взгляда на дурную разноцветную карту было достаточно, чтобы понять: нет и не может быть никакой совокупности. — Не в том же, что несчастная Россия превращается ни во что, точнее, хрен знает во что?»

«Сколько в стране людей, — ответил Савва, — столько и национальных идей. У тебя — одна, у меня — другая, вон у него, — кивнул в окно на одинокого вечернего прохожего в плаще, шляпе, с зонтом, как тростью и почему-то в очках с желтыми стеклами, — третья. — Желтые стекла ловили остаточный (сквозь небо, как сквозь фильтр) солнечный свет, соединяли его с сиреневыми сумерками, отчего как будто два зеленых луча-лазера, выходили из глаз странного прохожего. Никита подумал, что Савва прав как никогда: у дяди ни на что не похожая национальная идея. Вот только на русского дядя не очень походил. Так что, может статься, он исповедовал некую наднациональную (как очки с желтыми стеклами) общечеловеческую идею. — В принципе, — продолжил Савва, проводив лазерного очко- (и национальной идеи) носца неодобрительным взглядом, — задача может заключаться в том, чтобы слепить, склеить, сложить, склепать рассеянную в воздухе идею, как мозаику, в понятное всем изображение, желательно плакат. Допустим, обеспечить экономический подъем. Или построить общество социального равенства и всеобщего благодествия. Но это профанация национальной идеи, вернее, возведение в абсолют ее отдельных, чаще всего сугубо умозрительных, элементов. Что такое, к примеру, экономический подъем?» — строго, как если бы на месте Никиты вдруг оказался лазерный очконосец, исповедующий неизвестно какую, а точнее плохую, неприличную национальную идею, поинтересовался Савва.

«Наверное, когда всего много, — предположил Никита, жизнь которого пока еще не удосужилась совпасть с экономическим подъемом в России — все дешево и все работают».

«А я считаю, что экономический подъем сродни пробуждению после сна. Рано или поздно любой живой организм — отдельно взятый человек, или целая страна, общество — просыпается», — заявил Савва.

Никита подумал, что вот он уже не мальчик, но (вспомнил вчерашнее) муж, а живой организм под названием Россия, что-то не спешит просыпаться.

«В принципе, для достижения экономического подъема не надо делать… ничего, — огорошил Савва. — Надо лишь не суетиться и спокойненько его дождаться. Он придет, никуда не денется. Не надо только мешать, лезть с разными там экономическими теориями. Ведь Россия — это страна, которая на протяжении всей своей истории существовала не столько за счет труда, сколько за счет своего исключительного богатства. Это только на первый взгляд наши люди социально пассивны и политически неорганизованны. В действительности же они крайне своевольны и чудовищно упрямы в отстаивании собственных взглядов, точнее отсутствия этих взглядов. Если кто-то вознамерился всю жизнь пить и умереть от водки, он будет пить и умрет, вне зависимости от создаваемых властью экономических условий. Если кто-то решил стать фермером, то это совершенно не означает, что он двинется по, казалось бы, естественному пути расширения, интенсификации производства — от фермы к заводику, от заводика к торговой точке. Нет, как дядя держал одну корову, так и будет держать ее до упора, молоко же будет отдавать… да хоть даром! — только тем, кто ему нравится, а кто не нравится, тем ни за какие деньги не продаст. И плевать он хотел на так называемое товарное производство, зачем ему товарное производство, если он и так с голода не пухнет? И таких тысячи. Но встречаются — один на тысячу — и те, кто пытается следовать экономической целесообразности, то есть расширять производство, искать сбыт, нанимать работников. Их, как правило, давят, но некоторые выживают. В общем, единственная задача власти в России — не мешать народу жить, как он хочет. По крайней мере, это гарантия, что он с голоду не помрет. А если помрет, то не по вине власти. Но так не бывает, — горестно вздохнул Савва, — потому что если позволить народу жить, как он хочет, с него будет нечего взять. А кому нужен такой народ? Какая власть согласится с этим? Вот почему мы хотим сформулировать истинную, независимую от чьх-то конкретных представлений, если можно так выразиться, Божественную национальную идею, суть которой… — Савва запнулся, — хотя бы в том, что она, эта суть, абсолютно неприемлема, более того, враждебна ее, так сказать, невольным носителям. То есть, грубо говоря, идея в том, с чем никто никогда не согласится, что все вместе и каждый в отдельности будут совершенно искренне отрицать и… ненавидеть, как, к примеру, отрицали и ненавидели социализм. Если невозможно позволить народу жить, как он хочет, — подытожил Савва, — надо заставить его жить так, как он не хочет, потому что он не знает, чего он хочет, а чего не хочет!»