Книга с множеством окон и дверей - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Клех cтр.№ 67

У — «страна с названьем У» (А. Парщиков), Украина, часть (так земли будущей Московии звались Залесской Украиной; гг. Галич, Перемышль и пр. во владимирских и костромских землях).

Ф — Иван Федоров, книгоиздатель, создатель первых кириллических типографий в Москве, Львове и Остроге, антагонист обскурантов и переписчиков-протолуддитов. На востоке Украины нередко «ф»=«хв» («фост, фатит = хвост, хватит», и наоборот: «хвакт, микрохвои»).

X — хасидизм — мистическое и поначалу весьма жизнерадостное ответвление иудаизма, пантеистически окрашенное (основатель — Баал-Шем-тов, иначе Бешт, XVIII век, Подолия); Хмельницкий — гетман, сумевший на непродолжительное время превратить булаву в скипетр и взявший ответственность на себя за выбор союзника и исторического пути (политологи жарко спорят: к кому хвостом повернута его конная статуя на Софийской площади в Киеве, и на какую часть света указывает гетманская булава?); христианство, крещение (см. «В» и «К»); хутор, хуторянство.

Ч — Чернобыль — по распространенному убеждению, предсказанная в библии за две тысячи лет «звезда Полынь»; г. Чернов(и)цы (Буковина — перемешивание на околицах славянского и романского миров), поэт Пауль Целан (Анчел), покончивший с собой в Париже в 1970 году; украинские черноземы (к/ф «Земля» и «Звенигора» Довженко, см. «Д» и «К», кладоискательство); чумаки — возницы, отправлявшиеся на волах в Крым и на Дон, чтоб обменять зерно на соль и соленую рыбу (перед дорогой смолили одежду или пропитывали ее дегтем, чтоб не подцепить в пути чуму или другую какую холеру, страшно ведь: вот родная земля опустилась уже и скрылась за чертой горизонта!.. Отсюда — Чумацкий шлях, Млечный Путь).

Ш — Шевченко, гений украинского народа, замечательный художник, сентиментальный и жестокий поэт — певец мести и народного бунта, «бессмысленного и беспощадного», и одновременно автор пасторалей и задушевных песен (см. «Н»); был выкуплен товарищами из одной неволи, чтоб быть вскоре сосланным в другую, на берега внутренних морей империи с запретом писать и рисовать; как и Бальзак, умер престарелым молодоженом (практически в день своего 47-летия, не прожив и лишнего дня); удачно выбранное место захоронения на высоком берегу Днепра, в некотором отдалении от Киева, окончательно закрепилоло за ним статус учредителя Украины, ее хранителя и заступника (см. «К», кладоискательство); Шульц Брунон — отчасти также украинский писатель, писавший по-польски, жертва Холокоста (г. Дрогобыч в Галиции); мировоззренчески и стилистически — средостение между Кафкой и Бабелем («Конармия» — Галиция и Волынь, «Одесские рассказы», см. «О»; очень близок также — Юлиан Стрыйковский, «Остерия» и др.).

Я — янычары, то же что запорожцы-сечевики, только с Аллахом, обрезанием и султанатом вместо гетмана, горилки и Святой Троицы.

Соображения «заднего» ума

Желание сравнивать — одно из самых сильных искушений. И частично оно оправдано. Есть динамика мировых культурных столиц — городов, где интересно, куда все стремятся, где смешивается все со всем, и где зарождаются, высказываются и проходят обкатку некие новые творческие идеи — как правило, художественные, — распространяющиеся затем отсюда по всему миру. Такими были Париж — артистическая столица (и все это запомнили), и интеллектуальная, куда более «нелегальная» столица — Вена. После первой мировой войны самые радикальные идеи, в том числе, художественные, стали исходить из Москвы и Берлина. Тоталитарные режимы — там и там — положили этому конец, принеся культуру своих стран в жертву имперской политике. Со второй мировой войны и поныне, полстолетия, диктовал вкусы, стереотипы поведения и порождал все новые художественные направления и моды Нью-Йорк — в чем-то также очень имперский город. В результате перемен произошедших в Европе вновь воспрянули и оживились Москва и Берлин. В них происходит ныне специфическое культурное брожение, которое может иметь последствия. Так мерещилось… Сейчас, при всем желании, я не смог бы сравнить Берлин с Москвой. Возможно, это вопрос будущего. Уместно сравнивать с тем, что знаешь, и все тот же бес подмывает меня теперь сравнить Берлин с… Киевом.

В первую очередь — масштаб: по три с половиной миллиона жителей, шестиэтажная застройка центра, темп жизни, характер городской среды и метро, акватория и обилие парков (район Ванзее и Павлиньего острова порой неотличим от киевского Гидропарка), умеренность климата. Разве что придется исключить наличие рельефа, потому что в Берлине горбик высотой в десять-пятнадцать метров уже считается возвышенностью и располагает смотровой площадкой. Это два «недобольших» амбициозных города, разбежавшихся быть совсем большими, но пока ими не ставшие. К тому ж они стали столицами НОВЫХ, в определенном смысле, государств (говоря точнее, призваны играть новую — хорошо забытую старую — роль в своих странах, травмированных по-разному Историей). В них нет того запредельного лихорадочного темпа, что свойствен Москве, — темпа мегаполиса, метрополии, — имперского, по существу. Хотя кое-что в них уже начинает происходить. В них начинают стекаться ДЕНЬГИ. Однако размеренная степенность жизни, по-прежнему, придает особый окрас культуре, развивающейся в этих городах. Зоны сумасшествия наличествуют и в том и в другом городе, но если в Киеве художественное и артистическое безумие южного происхождения широкой волной растекается непредсказуемо по всему городу, то в упорядоченном Берлине его «сумасшествие» четко локализовано географически — на его востоке. Восточным берлинцам, после эйфории братания и недолговечной иллюзии немедленно их «цивилизовать», кто-то сумел внушить, что они все же не люди второго сорта, а артисты — художники, поэты, панки, наркоманы. И восточный Берлин, — во всяком случае, его центральная часть, Пренцлауэрберг, — сделался неожиданно самой большой артзоной Европы. Как когда-то Монмартр, как нью-йоркский Сохо. Это оказалась лежащая под самым боком самая дешевая, сердитая и запущенная зона экзотики, куда вскоре принялась перебираться в отремонтированное жилье наиболее экстравагантная и состоятельная часть западноберлинской богемы — из своего регламентированного пластикового капиталистического рая. Ремонт растянется не на одно десятилетие. Разбитые тротуары, выселенные кварталы, а в Потсдаме под Берлином — целые улицы и районы. Котлованы, — как на Потсдамер-плац, на бывшей границе двух Берлинов, где расположилась крупнейшая в Европе стройка. Территория куплена на корню «Даймлер-Бенцом». Вырыта яма до горизонта, по дну ее ходят поезда, и перейти на другой ее берег можно, только нарушив все правила уличного движения, спустя полчаса-час, — это как повезет. А под остатками СТЕНЫ по соседству заблокированная в годы холодной войны станция подземки — облупленный бетонно-дощатый бункер, сочится вода, длиннющие коридоры, — лучше на этой станции не делать пересадку.

(Месту этому на карте Киева зеркально соответствует мистическая и магическая Поскотина над Подолом: выемке — горб, размаху строительства — загадочная и фатальная невозможность вообще что-либо построить на этом месте, его утилизовать.)