W или воспоминание детства - читать онлайн книгу. Автор: Жорж Перек cтр.№ 27

За кулисами Стадионов, в раздевалках, душевых кабинах, столовых ставятся ловушки, заключаются сделки, устраиваются и расстраиваются альянсы. Самые заслуженные спортсмены стремятся выгодно распорядиться своими советами; покупается снисходительность кулачного бойца: он только сделает вид, что вас ударил, и до самого сигнала Старта можно будет притворяться мёртвым. Группами по пятнадцать-двадцать человек, неклассифицированные «чурки», увлекаемые безумной надеждой получить чаще всего смехотворное вознаграждение — полсигареты, несколько кусочков сахара, плитку шоколада, кубик масла с банкета, — нападают на какого-нибудь Чемпиона из соседней деревни и избивают его до смерти. Ночные сражения разворачиваются в спальнях. Атлетов топят в мойках и гальюнах.

Администрация не может не знать об этих непрерывных сделках. Повсюду висят запрещающие их объявления; они напоминают о том, что этика Спорта не приемлет торгашества, что Победа не покупается. Но Администрация никогда не пыталась предпринять ничего серьёзного, чтобы положить этому конец. Похоже, она приспособилась к происходящему. Для неё это лишнее подтверждение того, что Атлеты хранят бдительность и пребывают в состоянии постоянной боевой готовности, что Закон W исполняется не только на беговой дорожке, но повсюду и всегда.

Все прочие соревнования проходят в полной тишине. Сигнал к аплодисментам и приветственным возгласам подаёт, вскинув руку вверх, Руководитель забега. На Атлантиаде же, наоборот, толпа может (и даже должна) вопить что есть мочи, её улавливаемые микрофонами крики транслируются на полную мощность громкоговорителями, расположенными вокруг Стадиона.

Вопли и стоны — что на дорожке, что на трибунах — оказываются такой силы, а по окончанию забега (когда, наконец, уцелевшим удаётся овладеть своими загнанными жертвами) достигают такого пароксизма, что можно было бы поверить в мятеж.

Наступило Освобождение; у меня не осталось никаких впечатлений ни от его перипетий, ни даже от приступов энтузиазма, которые его сопровождали и за ним следовали, и к которым, более, чем вероятно, я был причастен. Я вернулся с бабушкой в Виллар и прожил вместе с ней несколько месяцев в крохотной комнатке, которую она занимала в старой части города.

С началом учебного года я пошёл в муниципальную школу, и именно этот школьный год (возможно, «второй год начальной школы», во всяком случае, эквивалент восьмого [12] класса) по сей день является отправной точкой моей хронологии: восемь лет, восьмой класс (как любой другой ребёнок, начавший ходить в школу в нормальных условиях), что-то вроде нулевого года, которому предшествовало неизвестно что (когда же я научился читать, писать, считать?), но из которого я могу машинально вывести всё, что за ним следовало: 1945 год, улица Бош, конкурс на стипендию, с которым связана моя непреходящая неприязнь к дробям [13] (как их сокращать); 1946 — лицей Клод-Бернар, 6-ой класс, латынь; 1948 — греческий; 1949 — колледж Жоффруа-Сент-Илэр, в Этамп, я остаюсь в 4-ом классе на второй год, бросаю греческий, выбираю немецкий и т. д.).

Я практически не помню школу, не считая того, что она была местом яростной торговли американскими значками (самыми ходовыми были круглая бляха из жёлтого металла с рельефными инициалами US и подобие медали с изображением двух перекрещённых ружей) и платками из парашютного шёлка. Помню, что одного моего одноклассника звали Филиппом Гардом (об этом я уже рассказывал), и от него я узнал, что, похоже, в этом классе учился ещё и Луи Аргу-Пюи.

Вероятно, именно в эту зиму, я в первый и последний раз в своей жизни скатился, как в настоящем бобслее, по большому спуску вдоль дороги, идущей от Изморози к центру Виллара. До конца мы не докатились: примерно на середине спуска, на уровне фермы де Гард, когда вся команда (в санях нас было семь или восемь человек; сани были помятые и ржавые, но впечатляли своими размерами) наклонилась, чтобы вписаться в вираж, вправо, я наклонился влево, и мы, после падения с высоты в несколько метров (к счастью смягчённого толстым слоем снега), очутились в овраге, подходившем в этом месте к дороге. Не знаю, действительно ли я пережил это происшествие или, как это уже случалось при других обстоятельствах, выдумал его или позаимствовал, но, в любом случае, оно остаётся для меня одним из любимых примеров моей «нарушенной леворукости»: похоже, я и впрямь был левшой от рождения; в школе меня заставляли писать правой рукой; это выразилось не в заикании (кажется, нередком явлении), а в лёгком наклоне головы влево (заметным ещё несколько лет назад), но более всего в почти хронической и до сих пор устойчивой неспособности не только отличить левое от правого (ей я обязан своим провалом на экзамене по вождению: инструктор попросил меня повернуть направо, и я чуть не врезался в грузовик слева; это сказывается и на моей репутации посредственного гребца: я не понимаю, каким веслом надо грести, чтобы, допустим, повернуть лодку налево), но также акцент грав от акцента эгю [14] , вогнутое от выпуклого, знак «больше» (>) от знака «меньше» (<), да и вообще различать все формулировки, с тем или иным основанием использующие латеральность и/или дихотомию (гипербола/парабола, числитель/знаменатель, афферентный/эфферентный, делимое/делитель, каудальный/ростральный, метафора/метонимия, парадигма/синтагма, шизофрения/паранойя, Капулетти/Монтекки, виги/тори, гвельфы/гибелины и т. д.); это объясняет и мою склонность к мнемотехническим приёмам, служат ли они для того, чтобы различать левый борт и правый борт, думая о батарее [15] , правую сторону и левую сторону сцены, думая о Иисусе Христе [16] , вогнутое и выпуклое, представляя себе погреб [17] , или, более обобщённо, запоминать число Пи (как я хочу и люблю повторять то нужное число для умных…), римских императоров (ЦезАвТиКа, КлавНеГаЛо, ВиВесТиДо, НерТраАдАн, МарКо) или простое орфографическое правило (акцент сирконфлекс с вершины падает в пропасть [18] ).