Продавцы смотрели на меня растерянно-вопросительно, будто пытаясь понять, действительно ли я собираюсь это приобрести или разыгрываю их. Я не удержалась и съязвила:
— Упакуйте, это подарок.
Они недоуменно переглянулись, но, поймав мой решительный взгляд, все же выполнили просьбу. Даже многодетная мамаша смотрела на меня с неподдельным интересом. Наверняка мой визит в этот магазинчик станет темой разговоров скучающих продавцов как минимум на неделю.
Для выяснения в процессе бесед с обитателями вокзала того, что меня интересовало, мне нужна была фотография Сурковой, поэтому пришлось вновь навестить Курбанову.
Когда я приехала в лагерь, она кормила обедом Орлова. Он доедал какой-то суп, а Екатерина разливала по чашкам кофе. Получилось так, что моего приезда никто не заметил: я оставила машину немного поодаль, там, где была тень.
— Приятного аппетита, — сказала я, приблизившись.
Орлов поперхнулся, да так, что Курбановой пришлось долго молотить по его спине. Она посмотрела на меня обрадованно, чего нельзя было сказать о нем. Он глупо хлопал глазами, с каким-то непонятным страхом ожидая дальнейших событий. Я присела на свободный стул и обратилась к нему:
— Кажется, вы не случайно лишали нас своего присутствия все эти дни?
— П-почему не случайно? — поперхнулся Владимир еще раз.
— Ну вы же болели! — прекрасно изображая наивность, сказала я.
— Ах да! — Орлов улыбнулся во весь рот.
Однако ждать очередного вопроса он не стал и, отказавшись от кофе, поспешно отправился выполнять какое-то задание, данное ему Екатериной. Наверное, ей нелегко было выбирать поручение для работника, зная, что лагерь уже не является собственностью ее матери, но я предупредила ее — все должно оставаться, как прежде.
— Что нового? — спросила Курбанова, когда мы остались наедине.
— Мне нужна фотография вашей матери, желательно одна из последних.
— Зачем?
— Буду беседовать с людьми на вокзале и в аэропорту.
— Вы все-таки считаете, что с мамой все в порядке? — с нескрываемой радостью в голосе спросила Екатерина.
— Могу вам только сказать, что я обязана проверить все. Так что поторопитесь, время не ждет. Я хотела бы успеть сделать это сегодня.
Катя, как девочка, вприпрыжку побежала в дом и буквально через три минуты возвратилась с целым альбомом в руках. Она раскрыла его передо мной на первой странице и стала объяснять, кто, где и когда сфотографирован. Честно говоря, меня все это мало интересовало, но я не решилась прервать поток приятных воспоминаний, вызванных ностальгией по недавнему прошлому. Когда она примолкла, о чем-то задумавшись, я спросила:
— Выберите тот снимок, где она больше всего на саму себя похожа.
— Вот здесь она очень хорошо вышла, — Курбанова протянула мне фотографию.
— Катя, вы что, не понимаете, я не на конкурс фотомоделей ее собираюсь посылать, а попытаюсь добиться, чтобы люди по фото вашу мать узнали!
Курбанова виновато опустила голову и вынула из-под прозрачной пленки снимок, очевидно, более достоверный. На меня просто и непосредственно смотрела женщина, уже немолодая, но все еще красивая. Тем не менее за этой непосредственностью чувствовалась какая-то отягченность заботами и тревогами, как будто она, наработавшись, села передохнуть и вот-вот снова возьмется за дело.
Я молча приняла фотографию и убрала ее в свою сумочку.
— До встречи, — бросила я, уходя.
* * *
— Ты чего здесь шастаешь, цыганское отродье?! — накинулась на меня тетя Поля, нечаянно наткнувшись в подъезде.
Вернее, это я на нее налетела, поскольку спешила побыстрее убраться подальше из своего двора, чтобы соседи, узнав меня, не вызвали бригаду психиатрической помощи.
Тетя Поля еще долго кричала мне вслед всяческие проклятия, но я не обращала на это внимания, довольная тем, что раз она меня не узнала, значит, образ получился довольно натуральным. На своей машине ехать я не собиралась — не соответствовало сформированному имиджу, поэтому, отойдя от своего дома подальше, стала пытаться остановить такси.
Первые попытки были тщетными: водители даже не тормозили, считая, очевидно, что, прокатившись, я ничего не заплачу. Их предположения имели право быть, поскольку выглядела я на самом деле ужасно. Тем не менее ехать в таком виде в общественном транспорте или, хуже того, идти пешком мне не хотелось, поэтому, вытащив из спрятанного за пазухой кошелька полтинник, я стала им размахивать перед носом проезжающих автомобилей. Желающие подкалымить на этот раз нашлись.
Молодой парень на старой, года семьдесят пятого, «копейке» брезгливо сморщил нос, наблюдая, как я усаживаюсь в машину.
— Вот дрянь! — пробубнил он.
— Я русский понимать! — погрозила я пальцем, давая ему понять, что сказанное мне неприятно.
Он даже стал принюхиваться, желая уловить традиционный бомжовский запах. Я сплюнула в окошко комочек «Орбита» и резко дыхнула ему в лицо. Парень выхватил из моей руки полтинник и нажал на газ.
Через десять минут я жестом показала ему — надо остановиться. До вокзала оставалось пройти полквартала; нельзя было, чтобы кто-то из его обитателей заметил, как я подъехала на машине.
Местом для моих действий я выбрала именно железнодорожный вокзал, потому что летать на самолетах беженцы в основной своей массе просто не имели возможности, бомжей в аэропорту усиленно разгоняли менты. Автобусы же из Тарасова не ходят на дальние расстояния, поэтому туда люди этой категории приходили только «в гости». Между тем я, конечно, все равно собиралась в обоих местах провести свою проверку, но уже путем официальным и несколько позже.
Вокзал кишел людьми: кто-то нервно толкался у билетной кассы, кто-то торопливо спускался в подземку, кто-то сидел и отгонял от себя назойливых мух, обитающих в этом помещении круглый год. Я решила немного побродить, чтобы определить, где лучше пристроиться. Сидящие неподалеку от входа менты подозрительно оглядели меня, но я с уверенным выражением лица гордо прошествовала мимо.
Лучшим местом для наблюдения был зал ожидания. В него пускали либо по предъявлении билетов, либо за три рубля. Я заплатила нужную сумму и прошла в направлении свободного сиденья. Как оказалось, в своих предположениях я не ошиблась: там и тут находились люди, похожие на беженцев, ехавшие неизвестно откуда и неизвестно куда. Было ощущение, что они вообще живут здесь: подстелив какие-то матрасы прямо на пол в промежутке между рядами сидений и огромными окнами, многие из них мирно посапывали, кто-то просто лежал и, оперевшись на руку, посматривал по сторонам. Многочисленные босоногие дети ползали по полу, бегали или хныкали на руках у матерей. Бомжей в этот зал не пускали, впрочем, мне было без разницы, с кем общаться, лишь бы этот человек последние несколько дней провел на вокзале.