Врата Леванта - читать онлайн книгу. Автор: Амин Маалуф cтр.№ 14

Ждать пришлось недолго. Он появился у меня через день. Уселся на единственный стул, а я занял место на кровати.

— Все не так уж плохо, — сказал он, — английские летчики творят чудеса.

Ему было известно число сбитых немецких самолетов, и эти новости привели нас обоих в хорошее настроение. Он сообщил мне также, что англичане бомбили Шербур, хотя это нравилось ему гораздо меньше.

— Конечно, с военной точки зрения это необходимо. Однако наш народ не должен ошибиться в выборе врага…

Потом он расспросил меня о моих корнях, о моих воззрениях. Очень тактично. Я хорошо понимал, что это нечто вроде вступительного экзамена, но он ни разу не сбился с тона доверительного разговора между друзьями, которые хотят получше узнать друг друга.

Один раз мой ответ чуть не заставил его подскочить, — быть может, потому, что я не слишком удачно выразил свою мысль. Я сказал, что извечная вражда между немцами и французами мне безразлична или, во всяком случае, не способна вывести меня из равновесия. В моей семье по традиции всегда изучали одновременно и немецкий, и французский языки — с тех пор как наш прапрапрадед женился на баварской авантюристке. И мы питали равное уважение к обеим этим культурам. Кажется, я настолько увлекся, что добавил, будто сами по себе слова «оккупация» и «оккупант» не пробуждают во мне таких бунтарских помыслов, как у французов. Это было не совсем так: я просто хотел сказать, что родился в тех краях, где вся история состоит из последовательно сменявших друг друга оккупаций, и мои собственные предки на многие века оккупировали добрую половину Средиземноморья. Зато расовая ненависть и дискриминация вызывают у меня омерзение. Мой отец турок, моя мать была армянкой, и они протянули друг другу руки во время резни именно потому, что сумели отказаться от ненависти. И я это от них унаследовал. И в этом моя отчизна. Я возненавидел нацизм не в тот день, когда он оккупировал Францию, а когда он захватил Германию. Если бы он расцвел во Франции, или в России, или в моей собственной стране, я ненавидел бы его столь же сильно.

Тут Бертран поднялся и во второй раз пожал мне руку. Коротко бросив: «Я понял!» — почти шепотом и не глядя на меня, словно отчитывался перед какой-то невидимой властью.

Он по-прежнему ничего не сказал мне ни о своей деятельности, ни об организации, если таковая была, ни о том, что потребуется от меня. В этот раз он не сказал даже, придет ли ко мне снова.

Вы должны согласиться, что мой дебют в Сопротивлении оказался довольно вялым.

Он появился вновь примерно месяц спустя. Когда я мягко упрекнул его в том, что меня оставили без всяких новостей, он удовлетворенно улыбнулся, а затем достал из кармана пачку небольших синеватых листков. Я еще не знал, что их называют листовками. Он дал мне прочесть одну. Текст был очень простым: «1 ноября французский летчик сбил немецкий гидроплан. На чьей вы стороне?» Внизу, в правом углу, слово «Свобода!» — с восклицательным знаком и в кавычках, чтобы было понятно: это не восклицание, а подпись.

— Что ты об этом думаешь?

Поскольку я не сразу нашелся с ответом, он добавил:

— Это только начало.

Потом он объяснил мне, как я должен действовать. Нужно незаметно рассовать эти листочки в почтовые ящики или под двери — в общем, везде. Но только не на факультете, пока этого не надо, и не в своем квартале, чтобы не навлечь на себя подозрения. Это первое задание следует рассматривать как тренировку. Главное сейчас — не попасться.

— Здесь сто листовок, сунь их в карман и раздай все до единой, домой же ничего не приноси. Если же тебе захочется сохранить одну — не больше! — ее следует слегка запачкать, как будто ты подобрал ее на улице. Но никогда не возвращайся к себе с целой пачкой. Выбрось те, которые не сумеешь пристроить.

Я неукоснительно выполнил эти инструкции, и все прошло неплохо. Несколько раз Бертран приносил мне новые листовки и брошюры с более развернутым текстом. Их надо было раздавать или наклеивать на стены. Последнее мне не слишком нравилось, поскольку приходилось иметь дело с клеем, который налипал всюду, — как ни старайся, а руки и одежда пачкались, и если попадешься, то улики обнаружат прямо на тебе. Я не очень любил это делать, однако никогда не отлынивал. В деле пропаганды мне почти все довелось перепробовать — не исключая коротких лозунгов, выведенных мелом на стенах домов. От этого занятия также оставались следы — на руках и в карманах.

Кто бы мог подумать, что по приезде во Францию я дал себе обещание даже газет не читать! Я слишком поторопился с этим зароком: по рождению своему и воспитанию я никак не мог оставаться безразличным к тому, что происходит. Но понадобилось также и стечение обстоятельств. Ведь после этой стычки в пивной я, как уже рассказывал вам, принял решение никогда не вступать в подобные споры и готовился принять еще более торжественные обязательства… И тут появился Бертран. Случайность, не так ли? Или, если угодно, Провидение. Не окажись он в этой пивной, я бы с головой ушел в свои занятия и погрузился бы в учебу на многие месяцы. Должно было случиться так, что он сидел за соседним столиком, слышал наш разговор и пошел за мной, а потом нашел подходящие слова для моей «вербовки». Очень деликатной. Если бы он спросил меня, хочу ли я вступить в ячейку, я бы попросил время на размышление и, возможно, в конце концов ответил бы отрицательно. Но он повел дело столь ловко, что у меня ни разу не возникло желания задать себе прямой вопрос: действительно ли я хочу вступить в ячейку Сопротивления?

Он подталкивал меня незаметно. Однажды, когда я уже имел в своем активе несколько мелких операций, он зашел ко мне и мы поболтали о том о сем, а перед самым уходом он сказал:

— Мне придется говорить о тебе с другими товарищами, и твое настоящее имя лучше бы не открывать. Как же нам тебя назвать?

Он сделал вид, будто подыскивает мне имя. А на самом деле ждал ответа от меня. Я сказал: «Баку». Отныне у меня была боевая кличка.

Да, Баку — как город. Но не имеет к нему никакого отношения. На самом деле это ласковое прозвище, которым наградил меня дедушка Нубар. Только он один называл меня так — и, кроме него, никто. Сначала это было слово «Абака», что по-армянски означает «будущее». Один из способов сказать, что все свои надежды он связывает со мной. Да, и он тоже! А потом — от одного ласкового уменьшительного к другому — это превратилось в «Баку».

Теперь все члены ячейки, руководимой Бертраном, имели боевую кличку и четкие обязанности. Невнятная эпоха листовок и настенных лозунгов завершилась, мы поднялись на более высокую ступень: скоро у нас появится собственная газета, настоящая газета, которая будет создаваться, печататься и распространяться каждый месяц — быть может, даже чаще, если обстоятельства того потребуют.

Газета называлась «Свобода!». Таким же было и название ячейки. В это мрачное и унылое время нам нужна была самая яркая вывеска.

За тиражом первого номера мне пришлось отправиться в Лион, в богатую квартиру в центре города. Меня сопровождал один из товарищей. Бруно, сын патрона пивной, рослый, преждевременно облысевший парень со сломанным, как у боксера, носом — когда я шагал рядом с ним, у меня появлялось глупое ощущение безопасности.