Странствие Бальдасара - читать онлайн книгу. Автор: Амин Маалуф cтр.№ 75

Нет, не так, как я, гораздо больше, чем я. Я до сих пор еще разрываюсь на части между любовными делами, торговлей, привычными заботами, мне каждый день приходится подстегивать свою лень, чтобы не отказаться от погони за «Сотым Именем». Я размышляю об Апокалипсисе время от времени, я думаю об этих вещах, не слишком-то в них веря, скептицизм, разбуженный во мне отцом, хранит меня от переизбытка Веры, — или, может, надо было бы сказать, что скепсис отвергает постоянство, будь то следование рассудку или поиск химер.

Но вернусь к моему «принцу» и другу, он перечислил мне сегодня все предсказания, скопленные им о нынешнем годе. Они пришли со всех сторон света и весьма многочисленны. Некоторые из них мне знакомы, другие — нет или знакомы не слишком хорошо. Он знает гораздо больше меня, но и мне ведомо кое-что, чего не знает он.

Прежде всего, конечно, это предсказания московитов и иудеев. А также сектантов из Алеппо и английских фанатиков. И самые недавние — одного португальского иезуита. А еще — и в его глазах они самые тревожные — прорицания четырех величайших астрологов Персии, которые обычно никогда ни в чем не соглашались и оспаривали благосклонность своего государя, а теперь все они будто бы в один голос утверждают, что в этом году люди станут называть Господа его иудейским именем, как называл его некогда Ной, и что случится то, что не случалось уже со времен Ноя.

— Новый потоп поглотит землю? — спросил я.

— Да, но на этот раз — потоп огненный!

То, как мой новый друг произнес эти последние слова, напомнило мне моего племянника Бумеха. Тот пророчествовал и предвещал неисчислимые бедствия таким же торжествующим тоном. Можно подумать, что Создатель, почтив их своим доверием, пообещал им тайно избавление от несчастий.

20 мая.

Весь вечер я обдумывал слова персидских астрологов. Не столько из-за угрозы нового потопа, о котором говорится во всех пророчествах о конце света, сколько из-за упоминания имени Бога и в особенности из-за намека на его иудейское имя. Полагаю, что это тот священный тетраграмматон [54] , который — если я правильно прочел об этом в Библии — не может произносить никто, кроме первосвященника, и то только один раз в год, в святая святых, в день Искупления. Что же произойдет, если тысячи людей по требованию Саббатая начнут по всему миру выговаривать вслух это неизреченное имя? Не прогневят ли они этим Небеса настолько, что земля и все, кто населяет ее, будут уничтожены?

Эсфахани, с которым я долго спорил сегодня, видит это совсем по-другому. На его взгляд, когда люди произносят неизреченное имя, то вовсе не для того, чтобы воспротивиться воле Господа, а, напротив, чтобы приблизить ее свершение, приблизить конец времен, приблизить освобождение; и, кажется, его нисколько не беспокоит то, что этот так называемый мессия из Смирны ратует за это всеобщее поругание Закона.

Тогда я спросил его, не может ли, по его мнению, тетраграмматон, открытый Моисею, быть тем самым Сотым Именем Аллаха, которое разыскивают некоторые толкователи Корана. Мой вопрос ему так понравился, что он положил мне правую руку на плечо и, почти подталкивая, заставил пройти рядом с ним несколько шагов, так, что я даже покраснел из-за этой проявленной им вольности.

— Какое наслаждение, — сказал он наконец с волнением в голосе, — какое наслаждение путешествовать со столь знающим человеком.

Я удержался от того, чтобы вывести его из заблуждения, хотя в моих глазах знающий человек — это тот, кто способен отвечать на вопросы, а не тот, кто их задает.

— Пойдемте со мной!

Он привел меня в крошечную каморку, названную им «своим тайным кабинетом». Я подозреваю, что до того, как он взошел на наше судно, это местечко вовсе не имело никакого названия — ни «кабинета», ни «спальни», ни «клетушки», а было просто каким-то неопределенным закутом, где валялись забытые всеми выпотрошенные мешки. Но теперь деревянные перегородки были завешаны тканями, пол застлан подходящим по размеру ковром, а воздух благоухал ладаном. Мы уселись на пухлые подушки друг напротив друга. С потолка свешивалась масляная лампа. Нам принесли кофе со сладостями и поставили на сундучок, стоящий слева от меня. С другой стороны виднелось широкое окно неправильной формы, в котором до самого горизонта плескалась синева. На меня нахлынули сладостные воспоминания, и мне почудилось, что я вновь оказался там, в Джибле, в моей детской комнате с окнами на море.

— Есть ли у Бога Сотое Имя, тайное, которое должно быть прибавлено к тем девяноста девяти, что нам известны? А если оно есть, то что это за имя? Иудейское? Сирийское? Или арабское? Как узнать его, встретив в какой-то книге или услышав его? Кто знал его в прошлом? И какую власть дает это имя тем, кто им владеет?

И мой друг принялся неспешно, словно на какую-то невидимую нить, нанизывать вопросы, иногда глядя на меня, но чаще — в открытое море. А я от нечего делать разглядывал его худой орлиный профиль и подкрашенные ресницы.

— Еще на заре ислама ученые начали споры вокруг одного стиха из Корана, который трижды приводится там в похожих выражениях и допускает различные толкования.

Эсфахани прочел его наизусть, старательно выговаривая каждый слог «фа саббих бисми раббика-ль-азим». Приблизительно в переводе это означает «Восславь Имя Господа Твоего, Величайшего».

Двусмысленность происходит из-за строения этой арабской фразы, так как определение «ль-азим» могло бы относиться как к Господу, так и к его имени, В первом случае в этом стихе нет ничего, кроме совершенно обычного призыва к восхвалению имени Господа. Но если верно второе толкование, этот стих может быть понят как «Восславь Имя Господа Твоего, Величайшее», что позволяет думать, будто существует среди других имен Бога величайшее имя, превыше всех прочих, произнесение которого, может быть, обладает особыми свойствами.

— Вот так эти споры продолжались уже многие века, сторонникам обеих версий казалось, что в Коране и в изречениях, приписываемых Пророку, каждый из них находит чем подтвердить свое суждение и опровергнуть другую точку зрения. Как вдруг возникли новые версии, выдвинутые багдадским ученым Мазандарани. Не скажу, что он убедил всех спорящих, люди и до сих пор еще продолжают придерживаться различных воззрений, тем более что этот человек был не из тех, кто пользовался особым уважением: рассказывали, что он практиковал алхимию, занимался магическими письменами и изучал разные оккультные науки. Но у него были многочисленные ученики, и, говорят, его дом никогда не пустовал; вот почему его доводы пошатнули былую уверенность и разбудили интерес и ученых, и невежд.

По словам «принца», доказательства Мазандарани можно изложить следующим образом: если этот оспариваемый стих может быть понят двояко, значит, Бог — который, как считают мусульмане, и есть подлинный автор Корана, — сам пожелал этой двойственности.

— Действительно, — с нажимом произнес Эсфахани, не выказывая, однако, прямого одобрения этого мнения, — если Бог выбрал именно эти слова, а не иные, и если Он трижды повторил их в почти одинаковых выражениях, это, разумеется, не могло случиться по ошибке или неловкости, по недосмотру или незнанию языка, — по отношению к Нему все эти предположения немыслимы. Если Он поступил так, значит, так и было задумано!