Бергманн протянул руку:
— Спокойной ночи, дитя мое.
И вошел в дом.
Мне так и не довелось увидеть «Фиалку Пратера».
Ее показали в Лондоне, она произвела фурор, получила восхищенные отзывы.
(Увидев на экране твое имя, — писала матушка, — мы так загордились, так хлопали в ладоши. Ричард все повторял: «Узнаю братца Кристофера!» Хотя должна признаться, мне кажется, Анита Хейден не слишком подходит на роль невинной девушки. У нее, конечно, ангельский голосок…) Потом фильм повезли в Нью-Йорк, американцы были в восторге, позабыв свою предвзятость к английскому кино. «Фиалка» прошла даже в Вене.
Несколько месяцев спустя я получил письмо от Лоуренса Дуайта, отдыхавшего в Париже.
«На днях заходила моя здешняя знакомая, страшно возмущалась. Она ярая коммунистка, не устает восхищаться политической сознательностью французских рабочих; но ей — увы! — кажется, что окрестные пролетарии словно с цепи сорвались, очертя голову кинувшись смотреть эту чертову „Фиалку Пратера“, бездарную английскую поделку, от которой скривится даже младенец и от которой за версту разит контрреволюционным душком, а посему ее необходимо запретить. И все это тогда, когда за углом при пустом зале идет потрясающий русский фильм.
Видел я этот шедевр. Банальный любовный треугольник: толстомясая девица, парень, а посередине трактор. Правда, по техническому уровню они обогнали „Балдог“ лет на сто. И ведь понятия, бедняги, об этом не имеют…»
Что до Бергманна, то после выхода на экраны «Фиалки Пратера» он получил приглашение в Голливуд. Куда и перебрался вместе с семьей в 1935 году.