Терапия - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Лодж cтр.№ 75

Всю прошедшую неделю я не покупал газет, чтобы не отвлекаться. И почти не слушал радио и не смотрел телевизор. Сделал исключение только в среду для матча между Англией и Норвегией и пожалел об этом. Какое унижение. Потерпеть поражение от компании любителей со счетом 2:0 и в результате, вероятно, вылететь с Кубка мира. Следовало бы объявить день национального траура и послать Грэма Тейлора на соляные копи. (Думаю, он и там выстроит своих товарищей по кандалам в соответствии со схемой 3-5-2 и заставит их всех натыкаться друг на друга, как английскую сборную.) Из-за этого я как минимум полдня не мог сосредоточиться на воспоминаниях.

По-моему, я никогда ничего подобного не писал. Возможно, я становлюсь настоящим писателем. Я обратил внимание, что в этом рассказе нет обращения ко второму лицу. Вместо того чтобы рассказывать историю словно бы другу или кому-то в пабе, как я обычно делаю, я пытался вникнуть в суть произошедшего и подобрать такие слова, которые с наибольшей точностью передавали бы ее. Я много правил. Разумеется, для меня это дело привычное: писать сценарий - это, главным образом, вносить исправления, но в ответ на предложения других людей. На этот раз я был единственным читателем, единственным критиком и сам исправлял текст по ходу развития событий. И еще я пошел на то, чего не делал с тех пор, как купил свою первую электрическую пишущую машинку, - писал от руки. Мне почему-то показалось более естественным воскрешать прошлое с помощью ручки, вместо того чтобы барабанить по клавишам компьютерной клавиатуры. Ручка подобна инструменту, режущему или копающему инструменту, продирающемуся сквозь корни и зондирующему скалистое основание памяти. Разумеется, в диалогах я позволил себе некоторые вольности, ведь все это происходило сорок лет назад, и никаких записей у меня не было. Но я абсолютно уверен, что все чувства передал верно, а это самое главное. И все равно я никак не могу оставить свое творение в покое: без конца беру отпечатанные листы, перечитываю, обдумываю и переписываю, вместо того чтобы прибраться в квартире.

Кухня, заваленная грязными тарелками и пустыми контейнерами от готовых блюд, купленных навынос, похожа на мусорную свалку, на кофейном столике высится стопка нераспечатанной корреспонденции, а автоответчик перестал принимать сообщения, потому что закончилась лента. Грэхэм, придя ко мне посмотреть матч, выразил явное отвращение к состоянию моего жилья. У него более высокие требования к ведению хозяйства, чем у меня, иногда он одалживает у меня совок и щетку, чтобы подмести свой маленький квадратик мраморного пола на крыльце. Боюсь, однако, что дни его ночевки здесь сочтены. Двое американских преподавателей из номера 4 приехали на летние каникулы и все время принимают гостей. Понятно, что они против того, чтобы у входа жил бродяга, через которого должны переступать, входя и выходя, гости. Вчера они сказали мне в лифте, что собираются пожаловаться в полицию. Я попытался убедить их, что Грэхэм не обычный бродяга, но без особого успеха. Сам он ничуть не помогает делу, презрительно называя их «эти гомики янки».

Читая и перечитывая свои воспоминания, я испытываю огромное чувство потери. Не только любви Морин, но и девственности - ее и моей собственной. В прошлом, когда бы я о ней ни думал - а случалось это нечасто, - я словно бы внутренне улыбался, с симпатией и иронией: милый ребенок, первая подружка, какими наивными мы были, сколько воды утекло с тех пор, и тому подобное. Восстанавливая историю наших отношений в подробностях, я впервые осознал, какую отвратительную вещь совершил тогда, много лет назад. Я разбил юной девушке сердце - грубо, эгоистично, бессмысленно.

Конечно, я отдаю себе отчет, что не понял бы этого, если бы не открыл для себя в последнее время Кьеркегора. Это действительно история в его духе. Напоминает «Дневник обольстителя» и собственные отношения К с Региной. Морин - Регина: их имена хочется поставить рядом.

Хотя Регина боролась сильнее, чем Морин. Когда К. вернул ей кольцо, она побежала прямо к нему домой и, не застав его, оставила записку, в которой умоляла не покидать ее «ради Христа и в память о твоем усопшем отце». Про усопшего отца - очень удачное замечание. Сёрен был убежден, как и другие его братья и сестры, что умрет раньше своего отца - над семьей тяготело в этом отношении какое-то проклятие. Но когда старик помер первым, Сёрен подумал, что отец в мистическом смысле умер вместо него. С того момента начинается его обращение к религии. Поэтому записка Регины по-настоящему его потрясла. Тем не менее он продолжал притворяться холодным и циничным, разбивая девушке сердце, с ложным убеждением, что без нее он «мог бы быть более счастливым в несчастье, чем с ней». Я только что перечитал его запись последнего разговора с Региной:

Я пытался уговорить ее. Она спросила меня:

- Ты никогда не женишься?

Я ответил:

- Что ж, лет через десять, когда пройдут все увлечения и безумства юности, я непременно получу красивую юную девушку, которая воскресит меня.

Необходимая жестокость.

Она сказала:

- Прости меня за то, что я тебе сделала.

Я ответил:

- Скорее уж я должен умолять тебя о прощении.

Она сказала:

- Поцелуй меня.

Что я и сделал, но без страсти. Боже Милосердный!

Это «Поцелуй меня» было последней уловкой Регины. Когда же и она не помогла, Регина сдалась.

Прочитав этот отрывок, я вспомнил, как Морин подняла ко мне свое несчастное лицо, голубоватое в свете тусклого уличного фонаря, и сказала: «Ты можешь поцеловать меня один раз», и как я ушел. Обнял ли я ее после этого хоть раз или навсегда с презрением отверг вместе с предложенным единственным чистым поцелуем на прощание? Я не сохранил ее последнего письма и не помню, что в точности она сказала, но слова были самые банальные, я уверен. Самые обычные. Дело не в том, что она писала, а в ее облике, который я помнил: как она встряхивала волосами, как сияли ее глаза, как морщился при улыбке нос… Жаль, что у меня не было под рукой ее фотографии. Тогда я носил в бумажнике черно-белый снимок, сделанный в Ирландии, когда ей было пятнадцать: она стоит, прислонившись к каменной стене грубой кладки, улыбается, сощурившись от солнца, и хлопчатобумажная юбка облепила под ветерком ее ноги. Карточка помялась и обтрепалась - я ее часто доставал, а после нашего разрыва выбросил. Помню, как легко разорвалась бумага, потерявшая весь свой глянец и упругость, и как на дне мусорной корзины лежали рассыпавшиеся обрывки изображения Морин. Другая ее фотография, единственная, которая у меня есть, хранится в коробке из-под обуви где-то на чердаке дома в Холлиуэлле вместе с другими памятными вещицами юности. Фотографий среди них не так уж много, потому что в те годы ни у меня, ни у нее фотоаппарата не было. Осталось несколько снимков, сделанных другими членами молодежного клуба во время наших общих прогулок, и групповое фото участников того рождественского спектакля. Если бы я мог точно знать, когда завтра Салли не будет дома, я бы обязательно съездил в Холлиуэлл и поискал их.

6.30 вечера. Вскоре после того, как я напечатал последнее предложение, выключил компьютер и закатал рукава, собираясь приступить к уборке, у меня родилась идея: вместо того чтобы обыскивать чердак в поисках фотографий Морин, почему бы не попытаться разыскать саму Морин? Чем больше я об этом думаю - а я почти весь день не мог думать ни о чем другом, - тем больше эта мысль меня увлекает. Мне немножко страшно, потому что я не представляю, как она отреагирует, если мне удастся ее найти, но именно это и волнует больше всего. Понятия не имею, где она сейчас и что с ней случилось после того, как мы в последний раз встретились в аптеке в Хэтчфорде. Она вполне может жить за границей. Что ж, не беда, если понадобится, я слетаю и в Новую Зеландию. Она могла умереть. Эта мысль невыносима, но нужно признать, что такое возможно. Рак. Автокатастрофа. Все что угодно. Однако я почему-то уверен, что она жива. Вероятно, замужем. Естественно - как такая девушка, как Морин, могла остаться незамужней? Думаю, она вышла за врача, как большинство хорошеньких медсестер, и так и осталась его женой, как пристало ревностной католичке. Если только, конечно, не перестала верить. Такое случается. Или, может, она вдова.