Британец - читать онлайн книгу. Автор: Норберт Гштрайн cтр.№ 31

— Здесь написано, что вы еврей.

И казалось, он произнес эти слова с тем же недоверием, с каким вечно задавали этот вопрос солдаты охраны, с тем же удивлением, как будто ты один такой на весь лагерь и не мог понять, почему тебя арестовали.

— Вы — еврей?

И ты, вместо ответа:

— Из-за этого я удостоился чести быть вызванным сюда?

Он усмехнулся:

— Чести или чего другого, уж это как вам угодно. Здесь написано, что вы еврей, я хочу от вас услышать, верно ли это?

И вспомнилось, старуха — мать судьи однажды сказала: «Гунны они и есть гунны», и ты встал как вкопанный посреди улицы, слегка оттолкнув инвалидное кресло, и долго смотрел на подрагивавшую седую голову; поэтому ты растерялся, когда майор через стол протянул тебе раскрытый портсигар, весь в золотых завитушках, ты молча взял сигарету и закурил, отлично понимая — совершаешь ошибку, надо было отказаться, может быть, теперь майор решил, что легко с тобой разберется.

Но он опять удивил тебя — не стал тянуть резину и заговорил, не дожидаясь ответа:

— Вы довольны условиями содержания в лагере?

И ты не поднял глаз, ты смотрел на громадную пишущую машинку на столе, черный колосс с широченной кареткой, в которую был заправлен белый лист бумаги, и вазу для цветов на углу стола, из которой торчал какой-то высохший стебель, папку и педантично разложенные веером заточенные карандаши, обращенные остриями на тебя, смотрел на полосу солнечного света, которая протянулась по пестрому покрывалу на кровати и продолжалась на дощатом полу и на ковре, и ты сказал:

— Да.

И он, сложив ладони вместе:

— Претензий нет?

И ты сказал:

— Нет.

И ты подумал, что он похож на исповедника, тот сидел за решетчатой перегородкой и слушал, в детстве ты раз или два был допущен к исповеди; тебе вспомнились вопросы, которые священник задавал, пока ты не признался, — да, говорил неправду, да, воровал, и чем только еще не грешил.

Солдаты докурили и снова двинулись вдоль колючей проволоки, и тут Новенький предпринял очередную попытку:

— Мы в ловушке на этом паршивом острове! А вы только и знаете корчить из себя благородных! Скажи, какие чистоплюи, не пикнут даже!

Бледный не согласился:

— Мы в ловушке?

И Новенький посмотрел на него надменно:

— В ловушке! Нравится тебе или нет, мы в ловушке. И если вторжение все-таки произойдет, то мы об этом узнаем последними!

А в ответ смех:

— Вторжение! Да чушь это! Дожидайся!

И когда, как и в прошлые дни, началось постукивание деревянных шаров, похожее на замедленное тиканье огромных часов, это на улице играли в боча — игроки, вечно одна и та же четверка, уже встали по местам, — тебе вспомнилось, что в перевалочном лагере однажды чуть не вспыхнула паника, потому что в обед выдали уменьшенные порции — никто не знал, по какой причине, и сразу поползли слухи, что началось вторжение. Тогда же, как нарочно, еще и противогазы раздали, многим досталось старье со складов, и наутро в одном из домов обнаружили заключенного, который повесился на своем скрученном в жгут свитере, он был уже мертв и висел, как мешок, на крюке под потолком.

Майор тоже взял сигарету, закурил, откинул голову, сощурился, рассеянно посмотрел на догорающую спичку, задул ее, смешно — неожиданно нежно — вытянув губы трубочкой, в этот момент с улицы послышался чей-то голос, майор некоторое время молчал, как бы в раздумье, потом опять завел свое:

— Извините за настойчивость, но меня интересует, какие отношения у вас сложились с соседями по комнате?

И ты ответил:

— Это мои друзья.

Он насмешливо переспросил:

— Ваши друзья?

И ты сказал:

— Да.

И он встал, прошел к раковине в углу, не спеша вымыл руки, отошел к окну, выглянул на улицу, будто забыв о тебе, и ты все еще не вспомнил о Новеньком, ты тупо уставился в спину майора и гадал: а не сообщил ли кто о картинках, которые Меченый рисовал, чтобы обменивать на всякую мелочевку из столовой? — и еще: не донес ли кто майору о диковинном календаре, которым усердно занимался Бледный? — может, поэтому майор не доволен твоим ответом?

А ведь умолчание было таким явным, он же ни словом не упомянул о Новеньком, однако ты не обратил на это внимания, когда майор снова заговорил все о том же:

— Те двое, которые сейчас в коридоре, — ваши друзья?

И ты вспомнил, как они упрашивали тебя держаться вместе, еще в перевалочном лагере донимали тебя этими просьбами, и ответил уклончиво:

— Мы все — из Вены. Но хватка не ослабла:

— Эти двое — ваши друзья?

Ты притворился, будто не понял, и закивал головой, кивки перешли в отрицательное движение, и ты повторил:

— Мы все — из Вены.

И он мигом все расставил по местам:

— Те двое — тоже евреи.

И хотя он, казалось, сосредоточенно наблюдал за происходившим на улице, ты испугался, а вдруг он сейчас обернется, спросит, и надо будет ответить: не имел ли Бледный определенной цели, занимаясь календарем, составляя таблицу, которую он вывесил на стенке, с точными данными о фазах луны, времени приливов и отливов, расписанием смены караульных; майор мог обернуться, и тогда придется сказать, что Меченый целыми днями просиживает на улице за самодельным мольбертиком, который он смастерил из каких-то деревяшек, майор мог потребовать точных сведений, и никуда не денешься — выложишь как миленький, что в первое же утро на острове Меченый начал рисовать, сначала ограничивался несколькими штрихами на краске, которой для затемнения были замазаны окна, царапал щепкой на стекле вашей комнаты; кто знает, как это поймет майор, придется объяснять, что Меченый придумал краску из карандашных грифелей, маргарина и печной сажи и по чьей-нибудь просьбе малевал на кусочке линолеума или обрывке бумаги картинки, малевал, шутя и играя, рисунки шли нарасхват, и придется сказать, что он уже обслужил таким вот образом чуть не половину лагеря, да и караульные понемногу начали втягиваться, — значит, придется сказать и о бутылке картофельной самогонки, которую один сержант отдал за превосходный рисунок, изображение негритянки с грудями, точно коровье вымя, свисающими до пупка, и черной кляксой внизу живота, которая еще долго влажно блестела непросохшей краской.

Майор опять сел за стол, молча, но от тебя не ускользнуло, каким тоном он произнес последние слова, со скрытым упреком. Наверное, из-за того, что он с презрением относится к мужчинам, которые не сражаются ни на той, ни на другой стороне, подумал ты, наверное, в его глазах они — жалкие трусы, таковы его закостенелые представления о солдатской жизни — о них неодобрительно отозвался капрал; ты постарался выдержать взгляд майора. Ты смотрел, как он погасил окурок, потом стащил сапоги, и вдруг вспомнились разные толки и пересуды об охране, некоторые заключенные могли без конца рассуждать о том, есть у охранников боевой опыт или нет, по каким признакам они это установили, и еще говорили, что те, кто конвоировал вас сюда, в лагерь, солдаты, конечно, никудышные, и в душе ты злорадно усмехнулся, представив себе, как бы они аттестовали майора, ведь было известно, что в тылу он сидит, так как непригоден к строевой по ранению.