Несомненно, в отличие от этих детей земли я был не способен выжить один, разве что меня возвратили бы в Земной Рай, где плоды, включая яблоки Евы, можно было бы рукой достать. Но вот чего они не могли знать: хотя я не сумел бы сам себя прокормить, мне были известны кое-какие секреты, как улучшить жизнь.
Приходилось вести себя очень осторожно. Применять достижения нашей цивилизации надо было не похваляясь, а так, словно это их собственное открытие. Нельзя было допустить и мысли, что я, возможно, владею сверхъестественными силами или знаниями. Хотя в ежедневном своем питании они не каннибалы — я ведь рассказывал об их ужасе от прожорливости Эскивеля, — у них существует магический, или священный, каннибализм. Когда дело касается очень знаменитого воина, они, кажется, поедают его ступни и кисти рук, но приготавливая их особенным образом. Я опасался, что они вздумают съесть меня, чтобы усвоить какие-то элементы нашей цивилизации. Так или иначе, опасность мне грозила всю жизнь. То ли от инквизиции, или от испанских доминиканцев, или от этих жрецов в перьях, или от злобной власти альгвасилов
[62]
императора Карла V. Каннибализм, вероятно, всемирная болезнь.
Хорошенько подумав, я решил открыть им секрет торговли. Я счел это наиболее выгодным — у меня будет больше досуга и я смогу передвигаться свободно и без спутников, посещая племена не слишком враждебные. Я убедил Дулхана, что мы можем собрать груз пористого камня, который попадается в отрогах здешней сьерры и из которого индейцы кевене вырезают своих идолов. Этот груз мы бы обменяли на ароматные грибы, лакомство чорруко, и на дикую землянику, которую кевене собирают в лесу. Дулхану показалось невероятным, что он мог бы получить эти чудесные дары природы в обмен на какие-то камни. Хотя и сомневаясь в моем замысле, казавшемся ему наивным, он позволил мне попробовать. (История сообщает, что многие племена мараме вторгались в долину чорруко, сея смерть и разрушение, именно ради этих пористых камней, которыми здесь только дети играют, потому что они имеют свойство держаться на воде.)
После долгих споров и обсуждений я наконец однажды утром отправился в путь с набитым камнями кожаным мешком.
Я держал путь в земли мараме, у озера Гавиота.
После нескольких чудесных дней ходьбы в одиночестве и без страха я, почти не опасаясь, вступил на территорию мараме. Стражи отвели меня к старейшинам, которые увидели во мне прямо-таки посланца небес. Они были поражены, что получают так просто драгоценность, которую прежде добывали в сражениях, стрелами и копьями. Меня угостили солеными оленьими сердцами и удивились моей скромности, когда я попросил всего лишь наполнить мой мешок грибами и земляничным желе, которое их старухи готовят для детей.
Со мной прощались улыбаясь и смеясь. Улыбаясь, будто ангелу, послу неба, и смеясь над бледнолицым костлявым глупцом, который меняет драгоценные камни на самые обычные грибы и ягоды и притом чувствует себя сверх меры счастливым.
Я пытался объяснить касику нашу религию. Старался говорить попроще и по возможности осторожно, следя за его реакцией. Ибо никакой иной предмет не пробуждает таких враждебных чувств.
— Но кто же он, ваш бог? Ты говоришь, вы верите в одного-единственного…
Я толковал, как мог, что Бог один, но вместе с Сыном и Святым Духом их трое. Одно существо, отец и сын одновременно.
Дулхан благодушно смеялся. Это меня обезоружило, он смотрел на меня так, будто я несу вздор, и я отказался от намерения просить у него разрешения побеседовать о нашей религии с его людьми. Однако его сильно заинтересовала наша версия о первых людях, прародителях Адаме и Еве. Я рассказал об их грехе, об изгнании (безвозвратном) из Земного Рая, о вечном проклятии рода людского, который можно спасти только прощением и истинной верой. Я много раз повторял эти слова, но на их языке не было эквивалентов. Касик слушал меня, изрядно развлекаясь. Ночью, у костра, сидя в окружении грозных колдунов и воинственных вождей, он похвалил меня и сказал:
— Ты, белокожий, явившийся из моря, расскажи нам эту историю о красивой женщине и первом мужчине. О змее-гадюке и красном плоде…
Я постарался повторить рассказ, но мне это было очень нелегко под их мрачными взглядами. Некоторые, правда, смеялись вместе с касиком. Мне никак не удавалось передать библейскую серьезность. Они стали задавать непочтительные вопросы. Им казалось необязательным и невероятным, что Христос должен был родиться у матери-девственницы (и я подумал, что им было даже незнакомо это слово). Атур, один из вождей-воинов, пришел в ярость, выспрашивая о первородном грехе. Вероятно, он не понял ничего из моих слов. Он воспринял их скорее как оскорбление его достоинства. Почему человек должен нести кару, от которой избавлены орел и тигр, животные не менее жестокие?
Самым критическим моментом этой долгой и опасной ночи был тот, когда поднялся великий колдун в страшной размалеванной маске из коры (никто не должен видеть его лица, даже сам касик не знает, кто он) и закричал:
— Почему человек создан, чтобы господствовать над птицами, рыбами и земными зверями?
Я не находил вразумительных ответов. Очевидно, моя пастырская неосторожность зашла чересчур далеко, при том что я не был вооружен богословскими тонкостями иезуита или доктора из Саламанки. К счастью, я умолчал о таинстве причастия. После истории с Эскивелем это могло бы произвести очень плохое впечатление.
Моя вера была ясной и несомненной, неоспоримой с дней первых уроков катехизиса. Я совершил ошибку, рискнув подвергнуть ее суду примитивного здравого смысла дикарей.
Со своей стороны, касик, проникшийся ко мне настоящей (и наверняка жалостливой) привязанностью, пытался возвратить меня к ритму космоса. Его речи были трудны для понимания. Язык индейцев лаконичен, это язык дикарей, зато самые ученые из них — коль можно тут употребить это слово — питают склонность к поэтическим метафорам, которые надо расшифровывать, как в стихах новых поэтов, появившихся в Севилье. По прошествии столь многих лет я не сумел бы точно припомнить слова Дулхана. В памяти остается только осадок сути. Мы помним не то, что нам сказали и что с нами было, но скорее то, что нам кажется, нам сказали и с нами было…
— Выйдем вместе на луг, — сказал касик. — Ты уж очень отдалился.
Он предложил мне бежать и тоже побежал со мной. Индейцы бегут ритмично, дышат спокойно и ровно, у них бег становится таким же нормальным движением, как ходьба.
— В человеке есть птица, и змея, и орел, и рыба. Ты должен забыть о тяжести своего тела и бежать, бежать легко, ощущая воздух, как птица.
Это было не просто. Дулхан определил, что мои кости слишком углублены в землю, поэтому поднимать их будет трудно.
Через некоторое время он научил меня бежать наперегонки с оленями и преграждать им дорогу в их убежище. Немного позже я научился различать самок, даже стельных. Индейцы их почитают и убивают только в случае крайней необходимости. Даже голод в неудачный год не служит оправданием.