Сладкая жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Александр Генис cтр.№ 54

Для ньюйоркца Канада — банальность. То и дело вам подсовывают сдачу монетками с бобром. Канада у нас под боком, прямо за околицей. В Монреаль и Квебек мы наезжаем, чтобы отдохнуть от англосаксонского засилья, не тратясь при этом на самолет. Все же приятно находиться в толпе, говорящей по-английски не лучше нас.

Квебек — дешевая заграница, карманная Франция, но к канадской карте все это отношения не имеет. Ведь Монреаль, например, задевает лишь самый краешек зеленого колосса. Девяносто процентов всех канадцев аккуратно размазаны вдоль американской границы, между прочим самой оживленной в мире. Наверное, отсюда и пошло уничижительное прозвище Канады — 51-й штат. Зато все, что к северу от американской границы, остается в области географических иллюзий. Чтобы насытить содержанием этого зеленого картографического монстра, я отправился в глубь Канады — на Север.

Насколько я понимаю, Южной Канады не бывает. Есть только Канада просто и Северная Канада. Вторая начинается с 49-го градуса. В Старом Свете на этих широтах бурлит цивилизация: Брюссель, Краков, Киев, яблони цветут, соловьи поют. Но на севере американского континента, как раз там, где круто сворачивает теплый Гольфстрим, 49-й градус — рубеж между обжитой и дикой природой. Пересекая его, вы попадаете в мир, каким он был до нас, в мир, каким он был всегда. Лосей здесь водится больше, чем людей, собаки встречаются реже волков.

Карта автомобильных дорог Канады, так же как и российская, не совпадает с тем, что мы видим на глобусе. Большая часть Канады туда просто не попадает, но на тысячу миль ее все же хватает.

Путь в тысячу миль подразумевает пересечение нескольких климатических поясов. Границы их заметны прежде всего по соседним машинам. Сначала движешься в сплошном потоке курортников — с крыш свисают доски для «сёрфинга». Потом автомобильная гуща редеет, по дороге попадаются машины победнее. И наконец, наш заурядный, но все же легковой «форд» превращается в экзотическую, неуместную в этих краях птицу. Если на пустынном шоссе и попадется что-то движущееся, то только солидное, приземистое, крупногабаритное и высоко-проходимое.

С точки зрения водителя, настоящая Канада начинается там, где попадаются встречные машины. В Штатах шоссе без разделительной полосы — почти аттракцион, здесь — рядовое явление, спасибо хоть асфальтированное. Вместе с узкими дорогами появляется ощущение рискованной самостоятельности. На выезде из очередного городка вас предупреждает знак: следующая бензоколонка через 200 километров. Тут уж поневоле, как Зигмунд с Ганзелкой, начнешь рассуждать о рессорах и покрышках.

Канада чуть ли не самая пустынная страна на Земле. На квадратный километр здесь приходится только одна пятая человека. Зато уж, когда эти дроби собираются вместе, они стараются держаться поближе друг к другу. Канадское селение состоит из домов, поставленных вплотную. Ни заборов, ни лужаек — тут нет обязательной в Штатах «зоны прайвеси», которая превращает любой город в дачный поселок. Здесь — наоборот. Крохотная деревушка, которая попала на карту только потому, что других нет, обязательно застраивается регулярными улицами.

Наверное, дух пионеров еще не сменился пресыщением соседями. Чем суровее природа, тем теснее селятся люди. В наших умеренных широтах привыкли ценить живописный пейзаж за окном. На канадском севере вид на целлюлозный завод считается достаточно престижным.

Последняя точка на карте — Шибогаму. Найти ее несложно. В этом месте кончается дорога. Дальше — еще миль двести — Гудзонов залив, неизбежно присутствующий в записках полярников: вечная мерзлота, айсберги, белые медведи. Туда машины не ездят, зато летают самолеты. Не «боинги», конечно, а лилипуты-бипланы, которые часто стоят со сложенными крыльями просто за домом, рядом с хозяйским джипом.

Шибогаму, по местным масштабам, центр цивилизации — отель, церковь, ресторан, супермаркет и универмаг, названный по неуместной в этих краях фамилии владельца «Гринберг», и десять тысяч жителей: узкоглазые, бледнолицые, с черными прямыми волосами. Это индейцы большого племени кри.

Казалось бы, кто не знает, что в Америке живут индейцы. Я даже знаком с одним программистом-ирокезом, у которого есть гарвардский диплом, но нет фамилии (его зовут просто Клэй — Глина). И все же встреча с таким количеством «благородных дикарей» застает врасплох.

В Шибогаму федеральные власти построили для индейцев культурный центр в виде вигвама. Здесь их учат, лечат, развлекают и просвещают на предмет религиозных и гражданских добродетелей. Все надписи в этом учреждении на трех языках — английском, французском и кри (для последнего придуман специальный слоговой алфавит в виде кружочков и треугольников).

По стенам развешаны плакаты, которые наглядно изображают, какая красивая жизнь ждет индейцев, если они станут на путь бледнолицых. Например, на одном из них — фотография индейца-дирижера. На другом призывно мерцают огни Оттавы. Но, судя по всему, самый актуальный плакат тот, что изображает маленькую индейскую девочку, говорящую отцу: «Папа! Мне нужны туфли, а не виски!» Первого числа каждого месяца городок Шибогаму переживает оргию. В этот день правительство выдает индейцам субсидию, которая немедленно пропивается. В остальное время индейцы охотятся, ловят рыбу, понемногу моют золото и ждут очередной получки.

Здравое — по-своему — отношение к жизни часто мешает индейцам по-настоящему приобщиться к цивилизации, то есть пойти на работу. Иногда их берут на лесопилки или шахты, но тут вступают в противоречие два представления о природе времени. Белые считают время часами, индейцы считают, что времени вообще много. Приходить на работу в определенный час да еще каждый день кажется им, как, впрочем, и большинству моих литературных знакомых, непосильным бременем.

В старых этнографических трудах об этом много писали. Вот, например, цитата из вышедшей еще в прошлом веке монографии Ратцеля «Народоведение»: «Индеец склонен к лени. Редко можно видеть его бегущим или быстро делающим что-либо без внешнего побуждения. Упадок американских культур соответствует этому стремлению к покою, так как культура есть постоянная работа. Недостаток каких бы то ни было стремлений затрудняет задачу распространения цивилизации. Индеец, в руки которого попал нож, ни за что не постарается приобрести другой».

Сегодня так не пишут, и дело не только в пресловутой политической корректности, которая мешает нам обижать менее цивилизованных братьев. Дело в том, что мы их уже не столько жалеем, сколько завидуем им.

В XIX веке дикари в глазах Запада были несчастными каннибалами, которых надо привести в семью цивилизованных христианских народов. В этом, собственно говоря, и заключалось воспетое Киплингом «бремя белого человека». Но в XX веке ситуация в корне меняется: «благородный дикарь» должен научить заблудший Запад первобытной мудрости в отношениях между людьми и природой.

Индейский миф становится утопией, золотым веком человечества, который стремятся вернуть к жизни. В таком виде этот миф сопровождает всю историю двадцатого столетия. В искусстве к нему обращались Пикассо и Гоген. В шестидесятые годы подхватили хиппи, приспособив этот миф к сексуальной революции. Сейчас его исповедует экологическое движение — «зеленые».