Три минуты молчания - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Владимов cтр.№ 65

Он не ответил, ушел. Старпом прибежал, весь пылающий.

— Хорош! — говорит. — Сколько перекидали?

— Да лопаты четыре, — ответил Васька. — Только ж начали.

Но вылезть нам тоже не дали. Полез групповой механик в люк — поглядеть, как там выстучали края.

— Порядок, можно притягивать.

Сварщики завели снаружи лист, приложили его к обшивке, в каптерке стало темно. В дыры, что они там просверлили, мы им просунули тросы полиспаста, зацепили его за пиллерс, и все трое потянули дружно. Лист пошел — с жалобным стоном, со скрежетом. Они его начали приваривать — от электрода по эту сторону пролег кровавый шов, запахло окалиной и каким-то газом. Мы очумели, пока держали этот чертов полиспаст. Потом еще групповой взял второй электрод и начал изнутри заваривать. Мы сразу ослепли. Васька заорал благим матом:

— Пустите, а то бороду спалю!

Отпустил он нас с Богом — откашливаться на волю.

На палубе Шурка с Серегой замешивали жидким стеклом цемент, боцман стругал доски для опалубки. Как ни заварят, а надо еще зацементировать. Но с таким усердием они это делали, как будто еще утром не орали: "В порт, в порт!" Шурка прямо взмок от страсти. Потом побежал к сварщикам, отнял у них электрод, сам заварил верхний шов. И язык при этом высунул, так ему это дело нравилось.

Ну, правда, шовчик он им показал — первый класс. Ровный, гладкий, а потом мы его зачистили, засуричили, покрасили чернью и вовсе его не стало видно.

Шурка поплевал на него, пошел гордый, руки в карманах. Я напомнил ему:

— А говорил — ни к чему не прикоснешься.

— Так, земеля, это ж не рыбацкая работа! Себе удовольствие.

— Завтра и рыбацкая начнется. Груз сдадим и метнем.

— Ну, метать уж хрена! — Потом он подумал и скривился. — Э, земеля! Конечно, метнем, а что нам еще остается. И не лезь ко мне, понял? А то — как звездану тебя по уху, земеля!..

Вот так. Да мне и самому порт уже и мечтой не казался — ни розовой, ни голубой.

К вечеру все заделали, залили раствором. А через час он у нас потек, цементный ящик. Это уже когда убрали все бочки с полубака, поставили пароход на ровный киль. Что же теперь — опять корму поднимать?

— А где там наши каптерочники? — спросил боцман. Это я, значит, и Васька Буров. — Почерпайте, ребятки.

Васька внизу черпал, я на штерте тащил ведро и выплескивал с кормы. А воды все прибывало.

Васька почерпал и засачковал.

— Пойдем, поспим, вожаковый. Скажем — всю вычерпали, а она потом снова набралась.

— Так потом опять и пригонят.

— Главное — сейчас удрать, пока старпом на вахту не вышел.

Но старпом еще перед вахтой прибежал:

— Там вода, — говорит.

— Она и будет, — сказал Васька. — Ее всю не вычерпаешь.

— Половину вычерпайте.

Мы черпали — она все прибывала. Я вспомнил, как в детстве, когда мне есть не хотелось, отец брал мою ложку и чертил по тарелке с супом: "Вот эту половину съешь, а эту оставь".

Старпом почесал в затылке и принял решение:

— А ну ее, задраивайте на фиг. Каптеркой пользоваться не будем.

Для чего ж мы тогда вообще эту пробоину латали? — хотелось мне спросить. Заваривали, цементировали… Да у кого спросишь?

Покидали мы бухту чуть свет, еще ночные огни не погасли в городке. Фарерцы в этот день не выходили на промысел. И, наверно, глядели на нас, как на диво — идиоты мы, что ли, уходим из фиорда, когда в Атлантике черт-те что творится. Но нам уже и Атлантика была по колено. Мы только вылезли поглядеть на Фугле, попрощаться, а потом — завалились в ящики, проснулись, только когда закачало.

— Шесть баллов, ребята, не меньше, — сказал Митрохин. — Наверно, не пустят швартоваться.

— Пустят, — ответил Шурка. — Нас-то — в первую очередь.

Все мы уже знали наперед — до апреля, когда нас никто уже на промысле не удержит, никакой Граков.

В динамике щелкнуло, затрещало. Мы спохватились — сейчас на палубу позовут. Но это «маркони» базу вызывал. А трансляцию не отключил — то ли забыл, то ли нарочно оставил, чтоб мы в кубриках поразвлеклись.

— Граков говорит, — знакомый голос прорезался. Все приподняли головы. Серега потянулся с койки, подкрутил погромче.

— …Пробоина серьезная, но заварили, зацементировали. Приняли решение остаться на промысле, выполнить плановое задание. Сама команда решила, и почти единодушно. Были, конечно, отдельные настроения, но в общем — ребята боевые, коллектив здоровый, одним словом — моряки.

— Добро, — ответила база. — Вас понял. Привет экипажу. Подходите к моему левому борту.

Мы еще полежали минуту. Потом Жора-штурман басом своим молодецким скомандовал выходить на швартовку.

Мы вчетвером опять в корме оказались — Ванька Обод, салаги и я. Корма подвалила, стала биться о кранец, и с базы подали нам конец.

— Вахтенный! — крикнул Ванька. — Ты никак тот самый?

Вахтенный долго приглядывался. Трудненько было Ваньку узнать под его ушанкой.

— Ну что, залатали вас?

— Да залатали, — Ванька сплюнул. — Только веры у меня нету. Ты к доктору-то меня записал ай нет?

— А-а… — сказал вахтенный.

— Вот те «а»! Обод у меня фамилия.

— Да записал, примет.

Сверху уже спускали строп. Бочки у нас так и остались по бортам, когда уходили из Фугле-фиорда. И мы их выгрузили часа за четыре, без перекура. А на последний строп даже не хватило одной. Шурка вместо бочки приладил веник.

— Точка, — сказал Ванька Обод. — Морской закон выполнил, рыбу сдал. Расплевался я с вами, ребятки золотые.

Ухман спустил ему сетку. Ванька поехал, даже не оглянулся на нас.

— Трюма отворяйте, ребята, — сказал ухман. — Тару буду майнать.

Мы отдраили оба трюма и разбежались кто куда. Порожних бочек по двадцать пять штук в стропе — это страшное дело. Строп от мачты к мачте носится, пока ухман выждет момент, и тут он летит на трюм и грохается, и бочки раскатываются по всей палубе. Только успевай их рассовывать по трюмам, потому что уже висит и качается новый строп и надо от него спасаться.

Мы приняли стропов восемь и сели перекурить, на базе какой-то перерыв вышел.

— Капитана просят! — крикнул ухман.

Высунулся Жора-штурман.

— Капитан у себя в каюте. Акт составляет. Что надо?

— Матросик у вас списывается.

— Какой-такой матросик?

А с ухманом рядом уже и Ванька Обод показался. Очень смущенный, личико скорбное.